Читаем Пленная Воля полностью

Пленная Воля

Как муравейник мир кишит,Как сыч в дупле от жизни прячусь,И в ночь гляжу, и от душиНе засмеюсь и не заплачу.И знаю, люди говорят:Он равнодушен и разумен,И в меру сыт, и в меру свят,Полукупец, полуигумен.И люди правы. С детских летДля их труда, для их забавыВо мне ни слез, ни смех нет,И если нет, то люди правы.Но ты, чья бурная веснаНасыщенней любого лета,Чья плоть, как сумерки, темна,А взгляд, как нежный луч рассвета,Ведь ты не скажешь никому,Что безрассуден друг далекий,Что жадно он глядит во тьму,Где тает призрак светлоокий,Что грех и подвиг — лишь словаБез оправданья и значенья,Что одиноко лечь в кровать,Быть может, злейшее мученье.А если скажешь, промолчиО том, что это наша доля,Что мы одни, как сыч в ночи,Как ветер средь пустого поля.

«Святой Никола ищущим поможет…»

Святой Никола ищущим поможет,Пантелеймон болящих исцелит.Но я молюсь все истовей и строже,Чтоб замолить блаженный грех любви.Когда душа проклятой муке радаИ плоть моя как лук напряжена,Мне помощи угодников не надо,Чтоб злую чашу осушить до дна.И вот стою, обретший, утоленный,Безрадостно свободный от оков,И в тишине души опустошеннойНемое бремя двух земных грехов.Еще звенят распавшиеся звенья,Но мертвый звон сердца не оживит.Не искуплю я светлый грех забвенья,Не замолю я темный грех любви.

Париж, 1923

Из сборника «ТЕРПКИЕ БУДНИ» (Париж, 1926)

Мелите

I

«Сверкало солнце и жужжали пчелы…»

Сверкало солнце и жужжали пчелы,Горячий ветер в листьях шелестел,Гудел с ним на море прибой веселыйИ скалы, точно груды обнаженных тел,Недвижных и трепещущих блаженно,Одною жизнью жили со вселенной.Но день бледнел, бледнел и гас,Пока не наступил предсумеречный часНа склоне дня, на зыбкой грани мрака,Тот час, который мы зовемНе ночью и не днем,А часом между волком и собакой.Стихал прибой, тускнел закат,Улегся ветер, смолкли пчелы;Густой и пряный ароматНакрыл плащом незримым долы.Все четким стало и чужим,Прозрачно-призрачным и жутким,И притаился — недвижим —Весь мир земной, и сердце с ним,Как странник медленный и чуткий.Немая, светлая тоскаНеслышно в душу проникала;И вдруг, острей, чем сталь клинка,Мелькнуло острой мысли жалоИ боль глубоко в плоть впилась.О старость, старость, не тебя лиВпервые слух и взор объялиВ тот напряженно-тихий час?

Алушта. 1917