Пленум ЦК КПСС 9 декабря 1989 года. Стенографический отчёт

Здесь сидят руководители партии — я уже обращаюсь сейчас не просто к членам Политбюро, это естественно, они — руководители, но здесь сидят секретари Центральных Комитетов компартий республик, здесь сидят секретари обкомов, горкомов, крупнейших производственных, рабочих партийных организаций. И вот я думаю: «Достаточно ли у тебя опыта и прочего в этом роде политического, чтобы заставлять людей себя слушать?».

Но поскольку я не выдержал и в определённый момент хода наших прений подал записку, то теперь надо расплачиваться за свою самонадеянность.

Дорогие товарищи! Я почувствовал, что критика, точнее упоминания имени Михаила Сергеевича Горбачёва, задела его партийное самолюбие, и он попросил, чтобы участники Пленума высказались насчёт политики ЦК, которую Вы, Михаил Сергеевич, возглавляете. И я хочу высказаться.

Но в виде эпиграфа скажу с самого начала, что я Вам верю, товарищ Горбачёв. Если бы Вы были человеком другого пола, то я бы, может быть, сказал бы просто, что я Вас люблю…

ГОЛОСА. (Оживление в зале.)

ЧАКОВСКИЙ А. Б. И тем не менее, и тем не менее… Как сказал одессит из известной старой пьесы Славина «Интервенция»: «Вы просите песен? Их есть у меня»… Так вот, у меня тоже есть одна «песня», и я её позволю себе вам изложить.

Так вот, товарищи, я думаю, что не ставить вопрос на голосование: доверяем ли мы товарищу Горбачёву и его соратникам, товарищам его, доверяем мы ему и прочее. Не в этом дело. Дело в другом, что надо самокритично пересмотреть свою политику. Самокритично! Это будет правильно и достойно руководителя-коммуниста.

Так вот, я считаю, что первая и главная ошибка… Я касаюсь идеологии, это естественно: идеология моя сфера, а не производство, хотя когда-то я несколько лет на Московском электрозаводе рабочим проработал. Но это было начало 30‑х годов… Я хочу сказать, что первая и главная ошибка заключается в том (подумайте сразу вот над тем, что я скажу, не отрицайте этого с ходу), что мы не можем достойно охарактеризовать всё наше прошлое

Товарищи! Для человека, в груди которого бьётся сердце коммуниста или просто сердце советского гражданина, сознавать, что ни одной достойной эпохи у нас не было или почти не было,— это горько. Это горько! Нельзя же так!

Так вот получается следующее. Значит, сначала у нас был период сталинщины. Боже меня сохрани, чтобы попытаться там защищать Сталина. Сталин был, конечно, с большими элементами тиранизма, и руки у него были обагрены кровью, чего там говорить, этот вопрос ясен. Но, значит, сталинщина по 1953 год. С 53‑го года волюнтаризм — столько-то времени. После волюнтаризма застой — столько-то времени. А теперь употребляется все время слово: «развал», «развал», «развал». Значит, а потом — пять лет «развала»…

Так что же это получается? Значит, кроме первых лет после революции, когда был Ленин, которому тоже понемножку начинает доставаться у нас, не было ни одного светлого периода?! Не верю я в это как человек, который прошёл всю эту жизнь!

Так вот, что же у нас происходит? На фоне этого сознания и на фоне разговоров о коренной перестройке (ради бога, перестаньте употреблять это слово — «бюрократическо-командный метод», уже невозможно слышать его, хотя я против бюрократическо-командного метода), значит, после этого у нас (утром вы читаете газеты) нет газеты, где бы не было какого-нибудь кровавого происшествия — или это происшествие прошлого (как следователь кого-то допрашивал, куда уводили расстреливать, по скольку человек стреляли, в затылок или живот, туда или сюда!)

Затем начинается телевидение. Я с уважением отношусь к Ненашеву[56], я его знаю и считаю, что в данном случае моя критика не персонально направлена к нему, а он тоже жертва обстановки, жертва ситуации…

Посмотрите наши концерты развлекательные, так называемые рок-группы. Товарищи, я предложил как-то (в домашней обстановке, конечно) передать все рок-группы в ведение Министерства здравоохранения.

ГОЛОСА. (Смех в зале.)

ЧАКОВСКИЙ А. Б. Почему? Для того, чтобы демонстрировать перед студентами, готовящимися стать врачами-невропатологами или психиатрами, симптомы пляски святого Витта или болезни Паркинсона.

Вечер. Начинается опять — «Время». До «Времени» — цистерны с гниющими продуктами, гниющими овощами, разрытые улицы, не ремонтируется ничего, занесено снегом, председатель там райсовета или начальник какого-то треста и прочее не желает принимать представителей телевидения, гонит их прочь.

Ещё позже, подождите. Если у вас телевизор берет Ленинград — а у меня берёт,— тогда вы посмотрите или демонстрацию с красно-бело-синими флагами, или уже под этим флагом обращение одного из ораторов: уже не «ленинградцы», не «дорогие товарищи», не «друзья», а — «петербуржцы». И развеваются два царских флага… А как-то в наборе мелодий, которые передаёт телевидение вот по этой, по «2×2» — развлекательной программе я сам лично слышал «Боже, царя храни».