Пляс Нигде. Головастик и святые

Паром упёрся в берег. Пассажиры упаковывались в машины. Мы вползли на заднее сидение нашей “Нивы”, как в нору, низко голову наклонив.

– Человеческая трагедия, говоришь? – повернулся к отцу Роману Головастик. – А вот поехали сейчас – людей покажу.

– Каких?

– Счастливых. Знаешь сказку? Жили-были дед да баба. Кстати, она и правда жила у самого моря. Только не синего, а Жёлтого. В городе Порт-Артур. В смысле, раньше он был Порт-Артур, пока его не забрали японцы…

30

Запад и восток

Короче, отвёз я гражданина попа с его подельником к бабе Зое и деду Дмитро. Когда мы приехали, дед налаживал свой любимый радиоприёмник “Волна”. Мог бы не говорить. Он каждый день этим занимается. Всё остальное в доме налажено, как Биг-Бен. Даже в сортире на огороде есть резиновая груша, плюющая “Шипром”. Всё для бабы Зои, королевишны. Пока сидит баба Зоя на фарфоровом толчке с газеткой, её старый глухарь ходит вокруг будочки и курлыкает. Или в доме приёмник налаживает. Обоим восемьдесят с гаком. Аж завидно.

– Здорово, дидо! – кричу на повышенных децибелах. – Где твоя зазноба?

– Да хрен её знает, – говорит Дмитро. – Отпевать ушла.

Баба Зоя – беспоповка. Умудрилась через все лагеря протащить рукописную книгу, раскольничий песенник. Она тут для местных староверов вроде Аллы Пугачёвой. Голос – правда – сильный, я слышал. Как затянет – мурашки по спине. Если праздник, или умрёт кто, без неё не обходятся.

– Гостей привёз! – Кричу.

– А нахрена?

– Интересуются. Расскажи им про свой хэппи-энд.

– Чего?

– Как с женой познакомился.

– Нормально. В лагере.

Вижу – стесняется человек. Помог ему чайник поставить. Лимон из машины притащил. Сели за стол. Поп надутый, типа ждут великие дела. Дед насупленный, губы жуёт. Адам, который Мария, прицелился в него камерой. Сидим ждём, когда вылетит птичка.

– Ну так, – бормочет дед. – Восемнадцать лет отроду арестовали меня за поджог школы. Засудили тройкой. Приговорили, чтобы я в Нарымском крае четыре пятилетки лес валил. Но столько не вышло. Отсидел меньше десятки.

И замолчал.

– Всё? – спрашиваю. – Доклад закончен?

– Ну.

– Браво! – говорю. – В двадцать секунд уложился. Десять лет прошло, мы даже не заметили. Просто, – говорю, – машина времени. Ты, – говорю, – великий сказочник. Слушал бы тебя и слушал.

– Скажите, – вдруг оживился поп, – где это было, в Галиции?

– Да местечко одно, близко Добромылю.

– Добромыль, – взволнованно говорит поп. – То самое место, где арестовали сестру Олимпию. Там была последняя община святого Иосифа. Вы знали?

– Не знал, – отвечает дед.

Ушёл в глухую несознанку, как в открытый космос. Вспомнил молодость. Или камеры напугался. Мне-то рассказывал во всех деталях, как на выездном заседании тройки тыкал трясущимся указательным в окно, за которым стояла целая и невредимая школа. “Граждане судьи, – кричал, – шо же я подпалил?!” Страшно ему было тогда, что всем чихать на его судьбу, потому что велено гнать план по бандеровцам. Тут, слава Украине, нарисовалась баба Зоя, боевая подруга. Вошла и говорит:

– То-то я гадала, к чему медведь снился? А оно вот что! Начальство приехало. Ну-ка, Димка, не дрожи.

Взяла мужа за руку, и того в момент отпустило, даже порозовел, как цветочек аленький. Все вскочили: что вы! что вы! мы дружелюбные странники, никакие не начальники! Она умеет так сделать, что перед ней сразу хочется рвать на груди рубаху: мол, ни в чём не виноват.

– Сама вижу, какие вы тут сидите, важные, – говорит Зоя. – Димку мучаете. А у него давление. Ты, Головастик, хоть бы раз подумал, что другие люди – не клоуны на арене цирка.

Объясняю ей свой замысел. Говорю: святой отец захандрил на пароме от того, что едет в мёртвый край, где сплошная мука и никакого оптимизма. Прошу рассказать ему, что в Сибири люди тоже испытывают на себе счастье.

– О чём рассказывать? – вредничает Зоя. – Как танцевала ночью голая на клопах? Тоже мне счастье!

– Почему, извините, голая? – спрашивает Адам, который Мария, у которого отвисла челюсть.

– А вся наша одежда была – штаны и ватник. За ночь их надо было высушить на печке. Потому что смерть, если зимой наденешь на работу мокрое. Ложились голые, но заснуть не могли – чесались. И вот кто-то придумал давить клопов пятками. Называлось “пойти на танцы”. Вытаскивали во двор одеяла и прыгали всем бараком в чём мать родила. При луне. Иногда нападал такой хохот! Даже какое-то было облегчение. Прыгаем и смеёмся. Местные нас боялись. Они тут все, чалдоны, не в обиду тебе, Головастик, – квёлые. Как во сне живут. И больше всего на свете любят небылицы. Сочиняли, например, что мы ведьмы. Дескать, нас, голых, мороз не берёт. А как же не берёт, если треть барака померло?

Тут заорало радио. Дмитро воспользовался, что на него не смотрят, уполз к своей игрушке, серфингист коротковолновый. Поп из-за стола поднялся, благослови, говорит, вас бог, а нам пора. И на меня смотрит не по-доброму, как будто я Джордано Бруно, которого он сейчас обольёт бензином в доказательство того, что земля плоская.