Плохие мужчины

Обычно отвечаю: «Нет, черт возьми!» Все держу в себе. Мои мысли и поступки – исключительно личное достояние. Порой для скрытности есть вполне очевидные причины: вряд ли я буду столь же привлекательна в тюремной робе; кроме того, подобное поведение заложено во мне с детства. Чувства делают тебя уязвимой, дают людям возможность тобой манипулировать, чем и занимался мой отчим: мать, Сюзи и я служили для Гарольда лишь объектами удовлетворения его собственных желаний. Куда проще и безопаснее эмоций не проявлять либо выказывать лишь малую их часть, чтобы не производить впечатления бездушной чурки.

Вспоминаю, как Джон спасал собаку. О себе он в тот миг даже не думал. Меня манипулятором считать можно, а вот его – точно нет.

– Я для Сюзи фактически исполняла роль матери. Отец умер, когда она была совсем малышкой. Мамы не стало, когда ей только исполнилось четыре. Еще через два года откинул копыта отчим – конченый урод.

– Сочувствую. Пережить столько потерь в таком возрасте…

– Да, спасибо. В итоге за Сюзи всегда присматривала я. Кроме нее, у меня никого нет. Поэтому, когда вижу, что она сворачивает не туда, возникает желание ее спасать.

– Но получается не всегда, верно?

– Не всегда. Сюзи считает себя взрослой женщиной, способной принимать самостоятельные решения. Да вы ее видели. Она принцесса, не представляющая, что такое реальная жизнь.

– Видимо, потому что…

– Именно! Я ведь всю жизнь ее защищала, так что вина только на мне. Прекрасно все понимаю, но остановиться не в состоянии. Не могу видеть, как она терзается.

– Когда тебя бросают, – задумчиво говорит Джон, – обязательно кто-то скажет: «Если твое сердце разбито, это лишнее доказательство, что оно у тебя вообще есть». Меня, во всяком случае, так утешали, когда ушла Эми. Вроде как нет худа без добра, лучше любить и потерять, и тому подобная чушь. Ничего подобного – потеря всегда ужасна. Чувствуешь себя вывернутым наизнанку; кажется, что у тебя украли все, что ты любил.

Я киваю. Впрочем, не могу сказать, что способна полностью понять Джона. Сердце мне никто не разбивал. Уж мужчины – точно нет. Собственно, никого к своему подлинному «я» и не подпускала – разве что разделываясь со всякими отбросами. Самые ужасные страдания я испытывала, когда умерла мама, а потом – когда на меня злилась Сюзи.

– И все же, – продолжил Джон, – если повезет, и такое можно пережить. Будь я мудрецом – сказал бы: позвольте Сюзи принимать неверные решения.

У меня щиплет глаза, а горло сжимает спазмом. Вот-вот расплачусь. Хм. Сама не пойму: то ли я хорошая актриса, то ли Джон сказал нечто такое, что меня зацепило.

– Ее парень и вправду выглядит неудачником, – добавляет он и корчит уморительную рожицу.

Я вытираю глаза и невольно смеюсь:

– Когда это вы вдруг успели набраться подобной мудрости? Вчера вечером у вас были совсем иные взгляды.

Джон выдвигает табурет и садится напротив с чашкой свежесваренного кофе.

– Кое-что случилось, и я слегка прозрел. Сегодня беседовал с парнем, убившим по крайней мере пятерых человек. Оказалось, он нуждался в них так сильно, что просто не мог позволить им уйти. Знаете, это наталкивает на мысль: может, и вправду лучше отпустить то, что тебя мучает?

Я внутренне встряхиваюсь. Не надеялась, что он захочет поговорить о посещении Сирила Уолкера, и мне становится любопытно. Секреты ремесла, знаете ли. Эх, жаль, меня там не было…

Внешне я, разумеется, изображаю удивление и даже шок:

– Вы ходили в тюрьму, чтобы встретиться с серийным убийцей? И ничего не рассказывали… Говорили, что навестите старого друга.

– Мой старый друг оказался по совместительству серийным убийцей.

– Ничего себе!

– Естественно, познакомившись с ним, я ничего не подозревал.

– Надо думать! – Я морщу носик: знаю, что милая гримаса делает меня привлекательной. – Вы ведь упомянули, что едете в Лондон, собираясь кому-то помочь. Неужели маньяку?

– Нет, не ему… – Джон вздыхает. – Это долгая история.

– Я сегодня совершенно свободна, раз уж сестра не намерена со мной общаться.

Вижу, как он взвешивает «за» и «против». Сомневается, стоит ли выкладывать мне подноготную. Наконец вроде бы решается. Ставит чашку на стол и приступает к рассказу о своей карьере, о том, как поймал Сирила Уолкера. Я старательно охаю и ахаю.

Похоже, Джон начинает мне доверять. Чудесно, чудесно.

21

Сперва он поведал об отце, однако опустил обычные свои пассажи: мол, папенька считался великим детективом и сын пошел в него. Сейчас Джону не нужно было рекламировать подкаст или продавать написанные им книги, так что рассказывал он правду. Во всяком случае – часть правды. Дерозье-старший был отличным копом и паршивым отцом. Пить начинал ровно с той минуты, как уходил со службы, и не прекращал, пока не вырубался на диване, за исключением тех вечеров, когда ему приспичивало поколотить жену.

О матери Джон не сказал больше ни слова.

– В общем, угодить отцу мне не удавалось никогда, – сказал он Сэффи, изящно примостившейся на табурете.

Та пила уже третью чашку кофе.