Пловец Снов

По натуре Георгий оставался человеком компанейским. В петербургской жизни его многое радовало, но в то же время озадачивало и расстраивало непривычное одиночество. Таганрогский двор детства был дружным. Флот это, разумеется, команда. После школы много ли он знал о море, кроме того, как оно выглядит, где находится и каково на ощупь? В училище Горенов пошёл не только по традиции, но и чтобы остаться в компании полюбившихся ему ребят. Тех самых, которых не вспоминал уже много лет, встреч с которыми нынче избегал… Но ведь, с другой стороны, в Петербург он переехал вовсе не за тем, чтобы их забыть.

Быть членом команды – часть его естества. Неразрешимое противоречие и загадка таились в том, что его поманила именно литература – дело, за редким исключением, чрезвычайно одинокое. Быть может, самое одинокое на свете. И вот теперь, наконец, он вновь ощущал себя внутри некой общности. Сколько же лет понадобилось!.. Чувство казалось даже более сильным… Словно он кому-то или чему-то принадлежал. Мужчине в этом нелегко признаться, но существовать так Георгий любил значительно больше, предпочитал простому формальному компанейству, единству по принципу спичек в коробке́: «Мы вместе!» Гореть-то всё равно каждая будет поодиночке… Важнее, кто владеет коробком.

Русский язык будто подчёркивал собственничество, образовав фамилии от родовых имён, прозвищ и существительных с помощью суффиксов «ов» и «ев». Особенно хорошо это видно на примере женщин. «Ты чья?» «Я – Петрова». Вот и Надька до сих пор не бесхозная, а «Горенова». Раньше была Клунная, то есть не «чья?», а «какая?».

Но кому принадлежал сам Георгий? Пожалуй, он готов оказаться спичкой в руках какого-то прекрасного автора ради его не менее замечательного замысла… Чем это, в сущности, отличается от Борисова донорства?

Ладно, речь не о том. Будучи во флоте, Горенов принадлежал своей огромной стране. Он был вместе не только с друзьями, дальнейшие судьбы которых его, как выяснилось, не очень-то волнуют, но вдобавок с Петром I, Нахимовым, Маринеско и краденым томиком Есенина. Об этих своих товарищах он не забудет никогда.

Но чей же Георгий сейчас? В чьих руках он вспыхнет и закоптит? Такие вопросы мучительно рифмовались с тем, что Люма велела изобрести себе псевдоним, взять другую фамилию… А если «Петербургов»? Тогда можно сразу на Пряжку, на Фермское шоссе или в Заячий Ремиз, там тихо, хорошо. «Городов»? «Книгин» – точно, бывают же и другие суффиксы. «Текстов»? «Буквин»? Не то, слишком искусственно и не отражает сути дела. Горенов чувствовал, будто принадлежит всему названному сразу, но как объединить эти подходящие, всё прибывающие, но отталкивавшие своей однобокостью понятия? Он перебрал ещё множество вариантов, пока в голову не пришёл тот самый. «Снов». И этим всё сказано! Помимо семантики, в такой фамилии Георгию импонировало, что кроме принадлежности она, в сущности, не значила больше ничего. Что останется, если убрать «ов»? Только «сн», это даже не произнести. Наверное, с таким едва слышным звуком песок бежит сквозь пальцы. Отличный псевдоним! Правда, нужно ещё имя…

Тем временем друзья пришли. Борис набрал на домофоне две цифры и нажал кнопку «В». Какой номер квартиры? Тринадцать? Тридцать три? Вторая была всё-таки двойка? Или шестёрка? Не заметил…

– Кто там? – спросил милый усталый женский голосок из динамика.

– Я не один. Надень штаны на себя и на ребёнка, – ответил он.

Горенов посмотрел на Бориса ошалело. По счастью, не было сомнений в том, что говорила не Лена.

– Чего так смотришь? Это – моя жена. Жарко дома… Я тебе говорю, – он поморщился, – всё очень неудобно… с твоей дочерью.

– У тебя семья?

Ответ, собственно, был ясен, потому старый друг недоумённо кивнул.

– У нас ребёнок…

– Сколько же мы не виделись?..

Георгий всерьёз забеспокоился. Что, если в мир книг и крови его засосало на годы?.. Такого прежде не случалось, но он всегда боялся чего-то подобного: оказаться в некой временной выгребной яме. Заснуть, проснуться, а жизнь уже подошла к концу.

– Месяца три, наверно. – Борис посмотрел на него удивлённо, – Я не помню точно… Горенов, ты чего?

– Этого срока явно недостаточно, – произнёс Георгий с демонстративной ехидцей, которая прекрасно маскировала его испуг. – Если, конечно, вы непорочное зачатие не практикуете.

– Нет… – ответил друг серьёзно. – Ты меня просто раньше не спрашивал.

– И на свадьбу не пригласил… – в шутку упрекнул Горенов.

– До недавнего времени мы с тобой сколько лет не виделись?

– Жена-то знает, что ты сперму сдаёшь?

– Знает, – Борис покраснел.

– Высокие отношения, – продолжал пытаться шутить Георгий, хотя не сомневался, что собеседник слукавил. Напрасно.

В старом доме лифта, как водится, не было. Они быстро поднялись по лестнице и остановились перед сорок шестой квартирой. На двери ничто не выдавало её номера, но слева располагалась сорок пятая, а ещё левее – сорок четвёртая. Впрочем, в центре Петербурга это ничего не значило. Рядом стояли две детские коляски, пристёгнутые к трубам отопления.