По чунским порогам

Довольный тем, что — во всяком случае в эту ночь — мне умирать не придется, ибо дежурю не я, а Миша, и что он тоже не таков, чтобы пожертвовать в первую же ночь своей жизнью ради сна, — я завалился, согретый особенно теплым первобытным огнем.

Когда я проснулся на рассвете, Миша, прикорнув в дальнем уголке балагана, похрапывал так сладко и безмятежно, словно этот наступающий день для него был не последним. Я покопал палкой в кострище — ни единого уголечка, даже земля под пеплом и золой была вовсе холодная.

Мрачно толкнул я в плечо незадачливого хранителя огня.

— Ну? — сурово спросил я, когда Миша открыл глаза.

Предстояла страшная сцена суда.

— С добрым утром! — весело улыбаясь, сказал Миша.

— Где огонь? — откуда-то у меня взялся бас.

— Огонь? — переспросил Миша. — Там, — и показал в сторону погасшего костра.

— Там? Ну вот, пойди и покажи его мне.

Миша так же, как я до него, покопал палкой в кострище.

— И верно, нет огня, — сказал он спокойно.

— Но ведь ты же сегодня его хранитель!

— Я.

— Ну, и как же нам теперь быть?

Миша почесал в затылке.

— Не знаю.

— А я знаю.

Воцарилось молчание. Миша зачем-то начал городить костерчик из тонких смолистых щепок, словно они ни с того ни с сего могли сами вспыхнуть. Его спокойствие и беспечность меня раздражали.

— Так, где же огонь? — еще более низким басом снова спросил я.

— По-моему, тут оставался, — показал он на раскиданный серыми хлопьями пепел.

— Не прикидывайся…

Миша молча вынул из кармана перочинный нож, кремень, на кремень сверху положил что-то темное и начал выбивать искры.

— Старое дело… — бросил я ему и, печально вздохнув, стал глазами искать вчерашнюю осиновую палку.

Вдруг я увидел, что Миша схватил уголек, переложил на него с кремня то самое, темное, и стал раздувать. Тотчас же уголек закраснелся, и вскоре уже смолистые щепки пылали веселым пламенем.

— Как это ты сделал? — изумился я не менее первобытного человека.

— Я — хранитель огня, — важно ответил Миша. — Вот тебе, пожалуйста, огонь! Я говорил: огонь будет.

Оказывается, Миша за ночь выварил в золе трут, высушил его и, несколько раз убедившись, что огонь теперь добывается без труда, спокойно улегся спать. Впрочем, мы тут же придумали и проверили еще один способ. И удивились, как вчера нам в голову не пришла эта мысль.

Надо было слегка пропитать пороховым раствором кусочек ваты из одеяла, высушить на ветру — и все. Загорается такая вата от самой маленькой искры. Куда тебе трут!

Пришлось по этому случаю остаться близ «Аракана» еще на денек.

ВСТРЕЧА С МЕДВЕДЕМ

Проснулись поздно. Долго валялись, похлопывая ладонями по нагретому солнцем мягкому песочку. Соображали: а стоит ли и сегодня сниматься с якоря? Может быть, остаться еще на денек, хорошенько просушить вещи и сухари?

— Пойдем-ка, пошатаемся по лесу, — предложил Миша.

— Пойдем, — согласился я.

— Что-то, интересно, делают теперь наши «пешеходы»? — заметил Миша, поднимаясь и потягиваясь так, что слышно было, как у него хрустели суставы.

— Наверное, по-прежнему натирают, а потом лечат мозоли на пятках.

— Пожалуй. И что хорошего находят они, барахтаясь в лужах под городом. И называют это купаньем! То ли дело наше, вот здесь, в «Аракане»! И вообще, ты понимаешь, после того, как мы вернемся с Чуны, я просто не смогу глядеть на Собакину речку. И больше никогда не пойду на нее.

— Я тоже. Давай на будущий год проберемся к притокам Подкаменной Тунгуски и катанем по ней. Экзотики там еще больше.

— Да. И особенно — комаров.

— А как ты думаешь, — спросил я, помолчав, — встретят они нас на Стрелке?

— А почему же нет, — пожал плечами Миша, — этого добра везде хватает.

— Ты про кого говоришь?

— А ты про кого спрашиваешь?

— Ну, ясно, про ребят!

— Очень ясно! А я про комаров говорю. Неженки!

— Комары?!

— Да нет, — ребята. Не хватит их на то, чтобы нас встретить…

Берег, на котором мы ночевали, был отлог и сплошь завален гнилым сухостойником. Между колодником густой подсадой поднимался хвойный молодняк.

Очень скоро мы наткнулись на малинник. Спелые, сочные ягоды висели на тоненьких усиках, прикрытые сверху темной листвой. Мы сразу забыли про все остальное и разбрелись в разные стороны, выискивая еще более крупную и спелую малину.

Ружье у нас, после печального происшествия с моей двустволкой, осталось одно. Его взял с собой Миша, рассчитывая на рябчиков или копалят. Я захватил нож, чтобы наковырять еловой слезки-смолы для заливки вновь появившихся щелей в лодке.

Вдоволь наевшись малины, я через бурелом пробрался к громадной ели с рассеченной корой — когда-то пробороздило падающее дерево — и стал отковыривать ножом натеки смолы. Тут мое внимание привлек бурундук, маленький, полосатый — черный с желтым — зверек. Подергивая пушистым хвостиком, он сидел на задних лапках и лущил стручок дикого горошка. Я притаился, любуясь его умной горбатенькой мордочкой.

Слева послышался треск — приближался Миша. Я досадливо оглянулся и… замер. Обрывая лапами ягоды на ходу, с сопеньем засовывая их в рот, ко мне приближался медведь. Он шел спокойно, не спеша, раздвигая и отводя мешающие ему ветви.