По чунским порогам

Постепенно я освоился со своим положением. Валежина оказалась не верткой, устойчивой — вертеться ей не позволяли корни. Только неприятно было сидеть на мокром дереве и еще — очень хотелось есть.

Поблизости от меня плыли другие коряги, и я уже стал подумывать: не попытаться ли мне из них скомбинировать более легкое и послушное судно, такое, чтобы на нем можно было выплыть на берег.

Впереди показался длинный остров. Тут, справа, кончались утесы и отходила узкая протока. Мне почему-то до щемящей боли в сердце захотелось попасть в нее. Как-то очень мирно и ласково выглядела она, озаренная первыми лучами утреннего солнца.

Но течением несет меня влево. Я строго иду самым фарватером. Милый зеленый островок, как говорят моряки, остается на траверзе.

Ичиги и портянки у меня намокли так, что кажется, будто и ноги раздулись.

Вдруг позади меня прогремел оглушительный выстрел. Прокатился по реке и отдался по берегам бесчисленными отголосками. Я оглянулся и от неожиданности чуть не свалился с бревна: стоя в лодке, Миша восторженно размахивал руками.

Через минуту я был уже вместе с ним. Оказалось, Миша проснулся как раз на этом же месте, схватился за весла, и, пока выплыл на берег, его пронесло ниже острова. И вот он добрых два часа протокой пробивался против течения, с ужасом думая, что я, наверное, утонул. Немного не совпади сейчас время, и меня бы пронесло еще дальше вниз. А Миша, борясь с огромной скоростью течения и буквально по сантиметру подаваясь вперед, может быть, только к вечеру добрался до места нашей ночевки и, конечно, ничего бы там не обнаружил, кроме затопленных водой скал… Да. Ничего не скажешь. Вот какую скверную шутку, оказывается, мог бы сыграть над нами этот милый зеленый остров!

После такой передряги плыть по большой воде что-то не хочется. К тому же поблизости полагалось быть речке Хойте. А там — рассказывали нам в Кондратьевой — в верховьях ее водятся какие-то чудовищной величины черные хариусы.

В ЛОВУШКЕ

В ожидании спада воды мы с Мишей поочередно ходили на охоту. Вверх по Хойте, в ельнике, табунились молодые серокрылые рябчики, а на хребте, в кедрачах, попадались копалята.

Черника, голубица, малина, смородина нам надоели, и мы перешли на бруснику. Она была еще зеленовата, жестка, но уже диво как вкусна. А ягоды крупные, налитые, из каждой кисти — горсть. И часто, отойдя недалеко от балагана, вместо охоты, мы ложились на землю и вместе с рябчиками паслись на бруснике.

В одну из таких прогулок я забрел довольно далеко от балагана. Рябчики слетали целыми ватагами, садились на нижние сучья молоденьких елок и с любопытством оглядывали меня. Я не стрелял. Накануне Миша принес их целый десяток, и мясо оставалось в запасе.

Я присел на валежину и только тогда почувствовал, что устал. Солнце склонялось к закату. Справа, в глубоком распадке, бурлила неспокойная Хойта. От нее тянуло холодом и сыростью. Хребет спускался к реке крутым склоном и кончался обрывом, изрезанным поперечными трещинами. Над обрывом сплелись буйные заросли рододендрона.

«Пора домой», — подумал я и вскинул ружье на плечо.

Вдруг невысоко надо мной бесшумно пролетел странного вида серый лоскут и приткнулся на сук сухостойной лиственнички. Я пригляделся. Лоскут отделился от дерева и перелетел на другое. Но это не птица!

Неведомый зверек, четырехугольником распластавшись в воздухе, метался в вершине деревьев, спускаясь вниз, к Хойте. Я поспешил за ним, задрав кверху голову. Усталости как не бывало.

Деревья стали реже, шум Хойты ближе, сильнее. Я выскочил на полянку. Зверек пересек ее наискось.

«Тьфу, да ведь это белка-летяга!» — с досадой подумал я.

И в тот же миг почувствовал, что оступился и покатился куда-то вниз, в яму. Следом за мной посыпались комья земли, камни, гнилые сучья.

Коснувшись дна, я сразу вскочил и опробовал руки и ноги. Они двигались. Значит, все в порядке. В яме было темно, под ногами хлюпала вода, а над головой узкой полоской синел далекий лоскут неба.

Стены ямы были обрывисты, метров пять вышиной. Я тщетно пытался выбраться наверх. Земля обрушивалась, и я падал обратно. Тогда я стал палить из ружья до тех пор, пока не начал задыхаться от дыма. Звуки от выстрелов терялись и уходили вверх тоненьким писком. Не было надежды, что мой призыв услышит Миша. Я присел, чтобы обдумать положение. И только тут обратил внимание, что дым тянуло не вверх, а вбок. Спотыкаясь о камни, я последовал за ним и через несколько минут стоял на берегу Хойты. Яма оказалась простой трещиной, оврагом.

Миша встретил меня смехом. И было чему смеяться: с ног до головы я вывозился в глине, на лице чернели царапины.

Кстати: в мое отсутствие Миша сделал любопытную находку. Невдалеке, в кустах тальника, должно быть занесенная весенним паводком, валялась почерневшая от времени, тесанная топором, доска: не то дверь от зимовья, не то стена от лабаза. Миша приволок ее к балагану и приготовился изрубить на дрова, но тут ему бросились в глаза нацарапанные ножом слова.