По чунским порогам

Но до ям мы добрались прежде, чем наступил полдень. Тайга расступилась, открыв широкую плоскую болотистую равнину. Полукольцом она загибалась по направлению к Чуне (виднелись знакомые цепи гор), и трудно было понять, пересекает Хойта эту равнину или течет вдоль нее. Местами среди кочковатого болота блестели широкие озера, над ними тучами сновали утки, там и сям по кочкам бродили голенастые журавли. По всему болоту цвел белоголовник, и пьянящий медовый запах кружил нам головы. Где-то значительно правее нашего пути над тайгой стоял густой столб черного дыма.

— Эх, зажег кто-то лес, руки бы у него поотсыхали, — вздохнул Миша. — Этакое богатство и не берегут.

— Да, — сказал я, — сколько здесь из-за пожаров ежегодно лесу гибнет. И не та ведь беда только, что обожженный огнем лес засохнет. На гарях потом самые страшные враги леса — вредные насекомые разводятся. Перебираются на здоровый лес и заражают его.

— Вот что значит одна неосторожно брошенная в лесу спичка, — нахмурился Миша. — Знаешь, у меня прямо сердце заболело: лес горит, мы смотрим и ничего сделать не можем. Ну, кто бы это мог зажечь? Ведь пустоплесье, здесь и людей-то нет.

— Но, может быть, это сделал вовсе и не человек.

— А кто же? Медведь?

— Нет, не медведь, а молния. Помнишь грозу у порога «Крутого»? Ударит так в лиственницу, сразу дождем не зальет, горит потихоньку, потом сухие дни наступят, ветер подует — и пошло.

— Возможно, что и так, — сказал Миша. — Тогда пойдем искать ямы. А то мне и хариусов уже ловить не хотелось. За человека стало обидно.

— То есть, как обидно?

— Очень просто: природа-то в его распоряжение отдана, а он как с ней обращается? Ну, а мы с тобой тоже ведь люди.

— Но мы же не будем ловить хариусов да на землю выбрасывать! Поймаем десяток — и хватит.

Чтобы найти ямы, нам надо было прежде всего отыскать русло Хойты. Мы долго брели по кочкам, хлюпая в болотной ржавчине, пока вышли к речке. Здесь она была совсем неширокой, я даже ради спортивного удовольствия дважды перепрыгнул через нее, впрочем, второй раз — не через нее, а в нее…

В речке, повиливая хвостиками, плавали гольяны — голенькие, бесчешуйные рыбки, длиной каждая не больше мизинца. Как хорошие конькобежцы, носились по поверхности водяные пауки. Гольяны их не трогали. Мы прошли по берегу Хойты шагов двести — крупной рыбы не видели.

— Неужели, если хариусы есть, так только в ямах? Давай будем искать ямы.

Пошныряв по болоту туда и сюда, мы, наконец, наткнулись на такую яму. По описаниям все совпадало, за исключением разве того, что мы никак не могли разглядеть дна, а следовательно, на дне и черных хариусов.

— Ну, что же? — сказал я. — Попробуем ловить наугад, или станем искать другую яму, где рыбу видно?

— Половим немного здесь, — сказал Миша. — На первую уху. Ужасно хочется ухи из свежих хариусов.

Мы размотали удочки и забросили их в неведомые глубины. У меня почти немедленно поплавок нырнул. Я дернул удилище. Гольян!

— Ну, ничего, — заметил я философски, снимая рыбку с крючка, — гольяну тоже на нас посмотреть хочется.

Тем временем нырнул поплавок и у Миши. Он потащил: тоже гольян.

— Любопытно!

И вот мы увлеклись, все время ожидая, когда хариус хватит так, что согнется удилище, и нам придется выводить его к берегу, чтобы не оборвать лесу. Но поплавки ныряли то и дело, и каждый раз на крючках трепыхались пузатенькие гольяны.

— Ты понимаешь, Миша, в чем дело, — сказал я, — гольянов здесь тысячи, а черных хариусов, может быть, два или три. Гольяны бросаются к наживе стаей прежде, чем успеет подойти хариус. Мы будем все время таскать гольянов.

— И хариусов поймаем только тогда, когда выловим всех гольянов, — заключил Миша.

Но тем не менее от ямы уходить не хотелось. А вдруг сейчас?.. А вдруг сейчас клюнет не гольян, а хариус?..

Уже и спины заныли у нас от долгого стояния, и солнце перевалило на вторую половину дня, и тысячи раз желудки подавали сигнал к обеду, а мы все закидывали и закидывали удочки, надеясь, что когда-нибудь обгонит же и хариус проворных маленьких гольянов.

Наконец, терпенье иссякло, мы пошли искать другую яму, предварительно сварив уху из попахивающих болотом гольянов. Вторая яма была больше — дна в ней тоже не было видно — и, соответственно своим размерам, населена еще большим количеством все тех же гольянов.

Так, поздним вечером, не поймав ни одного хариуса, мы поужинали второй ухой из рыбки, которую тут же прозвали «жуй да плюй».

— А, может быть, это и есть черные хариусы? — сказал Миша, явно чтобы отомстить мне за неудачные поиски золота в Хойте. — Только выродились, измельчали.

Мне было не до шуток.

— Вернее предположить так, — сухо сказал я, — молва о хариусах бытует давно. Когда-то, в какую-то особенно высокую воду хариусы сюда, может быть, и действительно заходили, остались в ямах, прожили год-другой и погибли. Их нет, а молва сохранилась.

— Ну, а с чего бы они погибли? — спросил Миша.

— А с чего погибает морская рыба, если ее пустить в пресное озеро? Хариус не может жить без проточной воды. Он и водится-то только в самых светлых горных речках.