По чунским порогам

Совершив такую пробежку, мы нагуляли изрядный аппетит. А поесть было нечего. Запасы сухарей мы прикончили еще на ночевке. Пришлось опять заняться ловлей гольянов и варить из них уху. Хорошо еще, что гольяны клевали так же исправно, как и вчера, а мы, потеряв ориентировку в лесу, не растеряли вместе с ней своих рыболовных снарядов.

— Отлично! — сказал Миша, облизывая ложку, настолько вкусна оказалась эта последняя капелька ухи. — Прекрасная рыба — гольяны.

— Черные хариусы, — поправил я его.

— Да. Черные хариусы. Жаль, что в Чуне они не водятся. Не знаю, как я теперь жить буду без них.

— Ты можешь поселиться здесь, на хойтинских ямах. Я тебе оставлю мои удочки, — великодушно предложил я.

Но Миша пошел на попятную.

После обеда мы взялись опять обсуждать положение. Тайга горела по-прежнему, и пожар растекался все шире. Пойти ельником, прижимаясь даже к самому берегу Хойты, было опасно. Речка речкой, пусть себе возле нее и мох сырой, но это значило полезть головой в пекло. Дорога сухим бором вообще исключалась, там было хуже, чем в пекле. Оставался один путь: по болоту.

Мы разулись — кожа на наших пятках в воде размокала меньше, чем кожа на ичигах — и пошли. Если бы не горький дым, особенно плотно стлавшийся над болотом, это наше путешествие было бы самым приятным. Мягкая осока на кочках, теплая вода между кочками, под водою слегка пружинящий торф. Идешь — и ноги сами бегут вперед. Захочешь сесть отдохнуть, любая кочка — как мягкое кресло, разве что только без спинки. Правда, встречались и кочки-качалки, сядешь на нее, а она — подгоревшая снизу — сломится, и ты летишь навзничь в лужу болотной воды.

Частенько попадается на кочках княженика — ягода, равной которой по вкусу и запаху в мире нет! Не поверить этому может только тот, кто никогда не пробовал княженики.

Болото, хотя и выгибалось большой дугой, но надежно вело нас к цели. Трудно было, конечно, отсюда определить, насколько близко оно потом подходит к Чуне и к Хойте, но пока что направление болота нас вполне удовлетворяло. Лесной пожар сейчас, как зверь в клетке: рычит, мечется, шатает сильными лапами прутья решетки, а достать до нас не может.

Мы шлепали босыми пятками по болоту и напевали песенку: «Нам не страшен серый волк, тра-ля-ля-ля-ля!»

Тем временем надвинулся вечер. А по нашим расчетам до места стоянки лодки оставалось еще около десяти километров. Да и как ни приятно было идти по болоту, а дальше ноги уже не несли. Ох, как много досталось нам за день сегодня! К этому еще вчерашняя бессонная ночь… К этому начальный путь к хойтинским ямам… К этому торчание над ямами с удочками… В сумме получалось достаточно, чтобы немедленно сделать привал на ночевку. Но не ложиться же спать в болото! Мы перебрались на противоположную его сторону (подальше от пожара), тоже в бор, очень чистый и сухой. Разожгли костер, побродили вблизи в поисках чего-нибудь съестного, но ничего существенного, кроме недозрелой брусники, не нашли. Так, голодные, и улеглись спать. В эту ночь нам уже ничто не мешало, не думалось, что не к чему привалиться спиной — земля была такой хорошей опорой… И пахла она так чудесно… Родная наша земля!..

Мы прижались поплотнее друг к другу, чтобы было теплее. От костра вверх летели золотые искорки, таяли в темном небе.

— Эх, — пробормотал Миша, кладя мне горячую руку на плечо, — а наши «пешеходы» нежатся теперь в мягких постелях, лечат мозоли на пятках.

— Ничего, ничего, Миша, — ответил я сквозь сон, — когда они увидят… какие мы… загорелые… они еще не раз… нам позавидуют…

Утром вставать не хотелось, до того ныли все косточки, словно нас кто измолотил цепом.

За ночь верховой огонь в тайге прекратился, над лесом стояли теперь клубы не черного, смоляного дыма, а синие — это догорали пни, бурелом, валежник.

— Как пойдем: опять болотом, той стороной или этой? — спросил я, перетрясая свою котомку: не завалилось ли в ней хоть несколько сухарей.

— Только этой, — не задумываясь, сказал Миша. — В сожженном бору и на болоте нам не найти съестного. А здесь могут быть рябчики.

И рябчики действительно нас ждали. Пришлось останавливаться, разводить костер и печь рябчиков в золе. Зато после этого мы зашагали вдвое быстрее.

Болото стало отгибаться вправо, все дальше отходя от Хойты, и мы решили перебраться на ту сторону. Не так много теперь оставалось до конца.

Но здесь болото оказалось совсем не такое, как вчера. Даже цветом своим оно отличалось. Не было изумрудной зелени осочных кочек, не цвел на них белоголовник — все выглядело каким-то бурым, однотонным, словно за ночь все постарело. Как поле спелой ржи, на болоте покачивались от ветра высокие хвощи. Среди них кой-где торчали пики камышей.

— Ты знаешь, Сережа, — покачивая головой, сказал Миша, — ведь это тальян.

Тальянами здесь называют трясины, зыбуны, непроходимые болота. Такой тальян расстилался теперь перед нами.

Как мы на это не обратили раньше внимания и не перешли через болото до начала тальяна!..

— Придется вернуться, — сказал я.

— А может быть, пройдем, — сказал Миша. — Так мы никогда не доберемся до места.