По южным странам

Надвигалась пыльная буря, все застелила мгла. А когда выглядывало солнце, один мираж сменялся другим. Ориентиры плыли над горизонтом по голубой воде. Нам встретилось несколько бедуинов, но никто из них не мог сказать, сколько километров отсюда до Джебель-Теннфа, до границы, и сколько часов надо туда идти на верблюдах.

Бедуины порой не знают наших мер времени и расстояний. В Афганистане, где мне тоже пришлось изучать пастбища кочевых племен, я столкнулся с таким же явлением. На вопрос, какое расстояние до ближайшего караван-сарая, афганец ответил: «Если ходко пойдешь — близко, медленно пойдешь — далеко».

У шатра костер из полыни, на нем чайник. Воду бедуины собрали на такыре после дождя. И запаслись ею на несколько дней. По цвету эта вода напоминает жидкий кофе. Бедуины пьют верблюжье молоко, чай с сахаром, пекут хубз. Вот и все их питание. Баранов не держат и не покупают. Мясо едят очень редко, разве когда зарежут больного верблюда. Кочуют они от Саудовской Аравии до Пальмиры и даже не представляют себе, что такое границы государства. Знают одну лишь пустыню — источник их жизни.

К шатру подошел юноша лет двадцати. Он гонит небольшое стадо верблюдов и уже три дня питается только финиками. Сегодня еще ничего не пил. У него есть немного воды, но он ее бережет, так как впереди еще шестьдесят километров — целых два дня пути! Нашему проводнику знакомо место, куда идет парень, и он говорит, что там воды уже нет.

Продажей верблюдов и шерсти бедуин обеспечивает себе самое необходимое. Он покупает чай, сахар, муку, финики и раз в несколько лет шатер. Добротный шерстяной шатер для средней семьи со всеми веревками и кольями стоит семьсот сирийских фунтов. За хорошего верблюда можно выручить четыреста — пятьсот фунтов. Считается, что десяти верблюдов достаточно, чтобы кормить и одевать одного человека в течение года. Если аллаху бывает угодно послать дождь, бедуины сеют ячмень и пшеницу, но кочевую жизнь не бросают. Сохранилось предание, будто пророк Магомет, указывая на плуг, сказал: «Появится он в хозяйстве — и с ним обязательно придет унижение».

Удивительно ли, что устный фольклор и письменная литература сирийского народа по традиции воспевают исключительно пустыню и кочевое скотоводство: тучные пастбища, беговую верблюдицу, газзу (боевые подвиги). В стихах и песнях нет ни слова о тишине и спокойствии плодородных полей, о медленном шаге коня, тянущего за собой плуг. Не только дети кочевников, но даже ребенок феллаха мечтает о полной случайностей свободной жизни бедуина-кочевника.

Вечером мы разбиваем лагерь на высоком обрыве над солончаком Сабха-эль-Хассиан. В палатке душно. Солнце зашло, но земля еще не остыла и отдает свой зной. Отдохнув, принялись за гербарий. Ветер утих, и мы впервые за много дней разбираем растения на воздухе. Мошки летят на свет лампы и мешают писать.

На трети неба звезд нет, там полностью властвует молодой месяц. На белом щебне лежат легкие тени кустов. Где-то глубоко в лощине у озера явственно слышно: «Ауа… ауа…» Это шакал. Любопытно, что шакал по-арабски — ауа. За соленым озером, за Сабхой, мигают тусклые огоньки в шатрах бедуинов.

Неподалеку колодцы Бир-ас-Суаб. По хорошо различимым коническим каукабам можно судить, что в прошлом здесь был фоггар. Но он давно уже заброшен, и только две каукабы расчищены. Сейчас там поят верблюдов. Три отары овец дожидаются очереди.

К нам подошел слепой старик. Зрение он потерял в одиннадцать лет, болел оспой. В руках у него длинный посох. Он пастух. Овцами этот удивительный слепец управляет по слуху.

Отсюда мы едем на запад по старой, давно забытой караванной дороге. Ветер пустыни может засыпать песком города, но он бессилен перед верблюжьими тропами. Тропа обычно не зарастает на протяжении многих лет и даже десятилетий, ветер уносит с ее поверхности мелкие частицы песка и пыли, тогда как рядом растущие растения защищают почву от развеивания. Очень часто однажды протоптанная караванными животными тропа со временем углубляется еще больше.

* * *

Едем прямо на юг. Даль плывет голубым озером. Неподалеку от окраины громадного такыра увидели остатки водосборных сооружений.

В разных странах пустынной зоны люди уже с давних времен научились использовать дождевые воды, скопляющиеся на такырах. Арабское название такыров — хабра. Протяженность их в Сирии нередко достигает десятков километров. Хабры занимают обширные плоские депрессии, куда с окружающих склонов во время дождя скатываются воды. Они приносят с собой тонкий илистый материал, постепенно оседающий на дне. Вода на такыре стоит тонким слоем, всего в несколько сантиметров. На дне этого своеобразного мелководного озера развиваются почвенные водоросли, образующие тонкую, но сплошную пленку. Эта водорослевая пленка сильно препятствует проникновению влаги в почву. Вода долго стоит на поверхности этих такырных депрессий, пика не испарится под лучами солнца. Несложный расчет показывает, что после хорошего дождя с одного гектара можно получить пятьдесят кубических метров воды.