По ком звонит колокол

И он ответил: «Я не люблю об этом говорить, Роберт».

Потом, когда твой отец застрелился из этого револьвера, ты приехал из школы в день его похорон, следствие уже закончилось, и коронер вернул тебе револьвер со словами: «Боб, думаю, ты захочешь сохранить его. Вообще-то я должен был бы оставить его у себя, но я знаю, что для твоего отца он имел большое значение, потому что его отец прошел с этим револьвером всю войну с самого начала, когда впервые отправился на нее с кавалерийским отрядом, к тому же это все еще чертовски хорошее оружие. Сегодня днем я опробовал его. Конечно, не скорострел, но цель из него поразить можно».

Он положил револьвер в ящик стола на обычное место, но на следующий день достал и поскакал с Чабом в горы, возвышающиеся над Ред-Лоджем, где теперь построена дорога до Кук-Сити, идущая через перевал и пересекающая плато Медвежий Клык, и там, наверху, где дует слабый ветер и все лето на вершинах лежит снег, они остановились у темно-зеленого озера, глубина которого, как считается, достигает восьмисот футов; Чаб держал лошадей, а ты вскарабкался на скалу, наклонился вперед и увидел в неподвижной воде отражение собственного лица и револьвер в своей руке, ты взял его за ствол, потом, вытянув руку вперед, отпустил и смотрел, как револьвер идет ко дну, пуская пузыри, пока сквозь прозрачную воду тот не уменьшился до размеров брелока от часов, а вскоре и вовсе исчез из виду. Тогда ты слез со скалы, вскочил в седло и так пришпорил старушку Бесс, что та начала взбрыкивать на ходу, как старая лошадка-качалка на щербатых полозьях. Так ты гнал ее вдоль берега озера и, только когда она успокоилась, свернул на дорогу и поехал обратно домой.

– Я знаю, почему ты так поступил с этим старым револьвером, Боб, – сказал ему Чаб.

– Ну, знаешь, так и нечего об этом говорить, – ответил он.

И они никогда об этом больше не говорили, так было покончено с дедовым оружием, не считая сабли. Она и по сей день вместе с остальными вещами деда покоится в его сундуке в Миссуле.

Интересно, что сказал бы дед о нынешней ситуации? – подумал он. Дед был чертовски хорошим солдатом, так все считали. Говорили, что, если бы он был с Кастером в тот день, он бы ни за что не позволил ему так оплошать[129]. Как мог генерал не заметить ни дыма, ни пыли, поднимавшихся над всеми этими вигвамами в лощине вдоль Литтл-Бигхорн? Разве что стоял густой утренний туман? Но известно, что никакого тумана не было.

Вот если бы здесь вместо меня был дед! Впрочем, возможно, завтра к вечеру мы и окажемся вместе. Если бы такая мура, как загробная жизнь, действительно существовала – а я уверен, что ее не существует, – я бы очень хотел поговорить с ним, подумал он. Много чего хотел бы я у него узнать. Теперь я имел бы право спрашивать, потому что сам делаю то же, что делал он. И думаю, теперь он не стал бы возражать против моих расспросов. Прежде у меня не было права на любопытство. И я понимаю деда: он не хотел говорить, потому что не знал меня. Но теперь мы бы наверняка нашли с ним общий язык. Хорошо было бы иметь возможность поговорить с ним и выслушать его совет. Черт, да даже и без всяких советов, я просто хотел бы с ним поговорить. Как жаль, что между нами такая пропасть во времени.

Потом ему пришло в голову, что, доведись им с дедом действительно встретиться, оба испытывали бы большую неловкость из-за отца. Каждый имеет право поступить так, как поступил отец, подумал он. Но так поступать – плохо. Я его понимаю, но не одобряю. Lâche[130] – вот как это называется. Но ты ведь его понимаешь? Конечно, понимаю, но… Да, но. Чтобы сделать то, что сделал он, нужно быть слишком уж сосредоточенным на себе самом.

Черт возьми, как же мне все-таки хотелось бы, чтобы дед оказался здесь, подумал он. Хоть на часок. Может, ту малость хорошего, что во мне есть, он передал мне через того, другого, который нашел такое неправильное применение револьверу. Может, он – единственный канал связи между нами. Ладно, черт с ним. Да, и правда – черт с ним, и все же мне хотелось бы, чтобы временной разрыв между мной и дедом не был таким большим, тогда я смог бы на- учиться от него тому, чему тот, другой, меня так и не научил. Предположим, что страх, через который деду пришлось пройти, который он сумел побороть и от которого, наконец, избавился после четырех лет Гражданской войны и последующей войны с индейцами, хотя в этой последней такого страха уже быть не могло, предположим, что этот страх сделал cobarde из того, другого, так же, как это почти всегда случается со вторым поколением матадоров? Предположим. Но может быть, здоровая жизненная сила, пройдя через этого другого насквозь, передалась непосредственно третьему?