По ком звонит колокол

Он вспомнил мальчика-бельгийца из Одиннадцатой бригады, который пришел к ним вместе с еще пятью добровольцами из своей деревни. Населения в той деревне было всего сотни две, и паренек никогда прежде не выезжал из нее. Когда Роберт Джордан впервые увидел его в штабе бригады, которой командовал Ганс, все пятеро его земляков уже погибли, мальчик был в чудовищном состоянии, и его прикомандировали к штабу прислуживать в столовой. У него были светлые волосы, типично фламандское лицо, крупное, розовощекое, и большие неловкие крестьянские руки; держа в них поднос с тарелками, он двигался, как сильная, но неуклюжая гужевая лошадь. Но при этом все время плакал. Делал свою работу и совершенно беззвучно плакал.

Поднимешь, бывало, голову, а он стоит над тобой и плачет. Попросишь принести вина – плачет, протянешь тарелку за мясом – плачет, только голову отворачивает. Иногда переставал, но стоило посмотреть на него, и слезы снова начинали литься из его глаз. Раздав одно блюдо и ожидая, когда надо будет нести второе, он плакал на кухне. Все были с ним очень добры. Но это не помогало. Надо будет узнать, что с ним теперь, сумел ли он прийти в себя и снова стать годным к солдатской службе.

Мария была уже вполне здорова. Во всяком случае, так казалось. Но он, конечно, не психиатр. Психиатром показала себя Пилар. Наверное, для них обоих действительно было хорошо, что они провели минувшую ночь вместе. Да, если только на этом все не закончится. Ему это и впрямь пошло на пользу. Сегодня он чувствовал себя здоровым, бодрым, умиротворенным и довольным. Утреннее зрелище ничего хорошего не предвещало, но ведь он был жутко везучим. Ему доводилось участвовать и в других операциях, которые оповещали о себе плохо. «Оповещали о себе плохо» – типично испанский оборот, вот он уже и думает по-испански. А Мария – просто чудо.

Ты только посмотри на нее, сказал он себе. Только посмотри.

Он видел, как она, в серо-зеленой блузке с расстегнутым воротником, легко и радостно шагает, озаренная солнцем. Она двигается, как жеребенок, подумал он. Такое случается нечасто. Или вовсе не случается. А может быть, ничего и не было, подумал он. Может, это тебе померещилось или ты все придумал, а на самом деле ничего не было? Может, это так же, как уже бывало с тобой, когда какая-нибудь героиня, которую ты увидел в кино, приходила к тебе ночью во сне и была с тобой ласкова и нежна. Раньше, когда можно было спать в настоящей постели, ты, случалось, проводил с ними всю ночь. Он до сих пор помнил Гарбо и Харлоу. Да, Харлоу приходила к нему не раз. Может, и теперь это только сон?

Но он и сейчас помнит, как Гарбо пришла к нему в ночь накануне наступления на Пособланко; на ней был шерстяной свитер, и, обняв ее, он почувствовал, какой он мягкий и шелковистый, а когда она наклонилась над ним, лежавшим в постели, ее волосы упали ему на лицо, и она спросила, почему он никогда не говорил ей, что любит ее, ведь сама она любит его так давно. Она не была ни застенчивой, ни холодной, ни отстраненной. Так восхитительно было обнимать ее, ласковую и прекрасную, какой она была в старые времена с Джеком Гилбертом, и все казалось таким настоящим, будто происходило на самом деле, и он любил ее гораздо больше, чем Харлоу, хотя Гарбо пришла к нему один лишь раз, в то время как Харлоу… Может, и теперь все так же, как в тех снах?

А может, и нет. Может, я протяну руку прямо сейчас и дотронусь до этой самой Марии, сказал он себе. И еще сказал: может, ты просто боишься это сделать? Боишься обнаружить, что ничего не было, что все это неправда, придуманная тобой так же, как твои сны о киногероинях или обо всех твоих старых подружках, которые возвращаются и спят с тобой в твоем спальном мешке или где-нибудь на голом полу, или на сеновалах, в конюшнях, в corrales[38] и cortijos[39], в лесу, в гаражах, в кузовах грузовиков и на всех горных склонах Испании. Все они приходили во сне к нему в его спальный мешок и были с ним гораздо ласковей, чем когда-то в жизни. Может, сейчас то же самое? Может, ты боишься прикоснуться к ней, чтобы она тоже не оказалась сном? Может быть – совсем не исключено, – ее ты тоже придумал или увидел во сне?

Он перешел на другой край тропинки и положил руку девушке на плечо, ощутив пальцами гладкость ее кожи под поношенной тканью блузки. Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Привет, Мария, – сказал он.

– Привет, Inglés, – ответила она, вскинув голову и глядя ему прямо в глаза, и он увидел, что все ее загорелое лицо под короткими выгоревшими волосами – и желто-серые глаза, и полные губы – улыбается ему. Значит, все-таки это правда.

Теперь лагерь Глухого был уже виден за последним рядом сосен: глубокая округлая пещера, очертаниями напоминавшая перевернутый таз. В этих известняковых горах, должно быть, полно пещер, подумал он. Вон, впереди – сразу две. Их надежно укрывали низкорослые сосны, покрывавшие склон. Такое же хорошее место для лагеря, как у Пабло, если не лучше.

– Так как же погибла твоя семья? – тем временем спрашивала Хоакина Пилар.