По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Итак, я снова очутился на фронте. Но это был уже не тот фронт, который я оставил летом 1916 года. Правда, так же громыхали орудия, так же сухо трещали пулеметы, так же рассыпались бисером ружейные выстрелы, те же окопы, словом, все то же, но были уже другие лица и другие настроения. Из старых офицеров и солдат почти никого не оставалось. Большая часть их погибла или попала в плен у Фердинандова носа, многие эвакуировались в тыл и больше не вернулись в полк. Командир полка полковник Бойвид был произведен в генералы и получил где-то дивизию. Вместо него был теперь полковник Крыков, бывший командир 3-го батальона нашего полка, старый кадровый офицер, молодой и сдержанный в обращении со всеми. Адъютант был все тот же симпатичный уже не прапорщик, а поручик Колчанинов. В нашем 1-м батальоне осталось кроме тоже уже не прапорщика, а поручика Муратова всего только два-три старых знакомых офицера. Но больше всего меня поразила перемена в солдатах. В большинстве случаев это была зеленая, безусая молодежь, распущенная и недисциплинированная, не нюхавшая еще пороху, трусливая, не желавшая воевать и развращенная революционными свободами. Казалось, это была лишь жалкая тень великой и могучей русской армии. Группами и по одиночке они слонялись без всякого дела по Ляховичам, не отдавали чести офицерам, демонстративно не уступали дорогу, нагло смотря прямо в глаза. Собирались толпами около единственной в Ляховичах еврейской лавчонки, грозя ее разгромить, или собирались на летучие митинги, где решали вопрос выступать ли на позицию для смены костромичей или нет. По прибытии в Ляховичи я нашел поручика Муратова в доме ксендза. Этот дом, благодаря тому, что был на окраине местечка и вдобавок еще окруженный садом, уцелел от ураганного огня немцев. Хотя несколько воронок в саду указывали на то, что и сюда залетали снаряды. Мы встретились с поручиком Муратовым, точно мы были два родных, любящих друг друга брата. У обоих блестели на глазах слезы радости.

С первого взгляда я успел заметить, что на мужественном загорелом лице поручика Муратова легли какие-то новые складки, свидетельствовавшие о затаенной грусти и чрезмерном физическом и нравственном переутомлении.

– И зачем вы приехали, Владимир Степанович? – было первым вопросом, и в его голосе чувствовалось столько неподдельной горечи.

– А что?

– Да ведь все равно война проиграна… Разве с этой сволочью, с этими нашими «товарищами» можно продолжать войну? Они вот уже три дня как галдят и митингуют о том, выступать ли на позицию или нет. Вот посмотрите, что еще получится, они, наверное, откажутся выступать. На работы по укреплению позиции тоже отказываются ходить. Пробовал сначала уговаривать, какой там, ничего и слышать не хотят про войну; подавай им мир во что бы то ни стало и какой угодно, а не то, мол, все равно бросим фронт… А при виде этих братаний с немцами я прямо выхожу из себя. Сколько раз я хватался в таких случаях за пулемет, чтобы открыть по немцам огонь, но «товарищи», одураченные лицемерием врага, грубо отталкивали меня прикладами от пулемета и однажды чуть не подняли меня на штыки.