По собственному желанию

— Мы уж думали перейти Галинку вброд и дальше пёхом, но куда там, скалы сплошняком, — продолжал рассказывать Василий. — И ни одна сволочь мимо не проехала… Ну, тронулись мы утром, плотик нас еле держит, два раза пришлось искупаться, пока сушились, — мокрым в такую погоду далеко не убежишь, Мишка и так уж загибаться начал… ну, сушились, чинились, а время-то идет. Ладно еще километрах в десяти от Дьякова встретился какой-то браконьеришка. Дерьмо человечишка, сначала наотрез отказался везти — он вверх правился. Я ему по-людски объясняю: погибает человек, срочно врача надо, а он мне: сами сплавляйтесь, недалеко, мол, уже. Ну, я его пугнул маленько… — Как именно пугнул, Василий рассказывать не стал, только посмотрел на свои кулаки. — Живо он развернулся, мигом домчал, я сразу, как ты и говорил, бегом к Звягину, а там уж он сам все… Хороший он мужик, Звягин. Я, грешным делом, милицию-то не больно люблю, а этот хороший. Он даже в лице перекосился, когда услыхал, что с Ольгой Дмитриевной беда. Он знал ее, что ли?

— Знал…

Через три дня Звягин посадил Георгия на катер и отправил вместе с Макаренковым в Бугар. Там Георгий рассчитался с отрядом, проводил Колю в Москву со всеми документами и остался один.

17

Надо было устраиваться на ночлег. Давно уже сыпалась с невидимого черного неба водяная пыльная морось, костер горько дымил, почти не грея. Георгий включил фонарик, взял нож и полез в ельник за лапником. Потом разгреб костер, настелил лапнику, развернул спальный мешок и подвесил полог. Привычные действия не мешали думать и вспоминать… А думы были горькие, воспоминания невеселые.

Вспомнилось: он задремал, уронив голову на руки, и вдруг вскинулся, увидел — Ольга смотрит на него как-то уж очень грустно и жалостливо, будто не она была больна, а он. О чем она думала? И что хотела сказать ему перед смертью — и не могла вспомнить? А может быть, не захотела? И случайно ли, что за эти двое предсмертных суток у них так и не выдалось времени, чтобы поговорить по-настоящему? И не могло ли быть так, догадывался Георгий, что она винила его в том, что оказалась в безнадежном положении? А он-то — стыдно сейчас вспоминать об этом — пытался уверить ее: «Я тут, рядом, вдвоем мы все одолеем». И не впервые он внушал ей это. Видно, нравилась ему эта роль храброго, стойкого мужчины, надежной опоры в жизни, за таким — как за каменной стеной. А стена-то на поверку оказалась глиняной. Верила ли Ольга в эту роль? Сначала, несомненно, верила. Да и почему было не верить? Он был здоров, силен, не из трусливых, — хотя, если честно говорить, возможности продемонстрировать предполагаемую храбрость жизнь попросту не представляла. Тайги не боялся? Невелика заслуга, да и не пугала его тайга по-настоящему. Правда, был один случай, когда они вдвоем со Звягиным — это было еще во время преддипломной практики — разоружили на дьяковском аэродроме двух перепившихся цыган. Ольга об этом случае знала — Звягин при Георгии рассказывал ей за день до ухода в маршрут, — но, кажется, не придала ему большого значения. Ей это представлялось естественным — и не более того. Хотя сам-то Георгий долго еще в душе гордился собой…

Звягин, тогда молоденький младший лейтенантик, первый год работавший в Дьякове, среди ночи прибежал в общежитие и попросил помощи. И первым отозвался Георгий, хотя в комнате их было шестеро — три пилота, какой-то снабженец, еще кто-то. Георгий мигом вскочил, быстро оделся, и они вдвоем выбежали на улицу. На ходу Звягин объяснил ситуацию. Двое вербованных цыган, измотанные двухнедельным ожиданием рейса на буровую, пропившись до нитки, решили улететь во что бы то ни стало и ворвались в метеобудку, — видимо, девушка-синоптик показалась им главной виновницей нелетной погоды, — заперлись изнутри и на требование Звягина открыть дверь пригрозили пристрелить его из ружья, неведомо как оказавшегося у них.

Они осторожно подкрались к освещенному окну метеобудки, заглянули внутрь. Один цыган мирно спал за столом, уронив голову на руки. Другой сидел рядом и усиленно таращил глаза на перепуганную синоптиху, забившуюся в угол дивана. Ружья не было видно.

Звягин с пистолетом в руке отошел от окна и поманил Георгия, шепотом сказал:

— Надо быстро выбить стекла. Я возьму их на мушку, а ты влезешь.

— А где ружье?

— Да черт его знает… Было, я сам видел. Пошли!

Рамы были двойные. Георгий каким-то бруском одним ударом высадил оба стекла, Звягин тут же сунул внутрь руку с пистолетом и крикнул:

— Руки вверх! Ни с места, стрелять буду!

Спящий даже не проснулся. Второй цыган послушно поднял руки. Георгий открыл створки изнутри и спрыгнул на пол. Когда из общежития подошли еще двое, он заканчивал связывать цыгана его же собственным ремнем. Ружье валялось под столом, в обоих стволах были пустые, стреляные гильзы…