По степи шагал верблюд

– Я тогда маленький был, жили мои хорошо, даже отлично, отец из баев, две жены, табуны лошадей. Умный был старик. Как только прочуял, чем красная власть потчевать собирается, сразу собрался и перевалил через Алатауские горы. Так и стали мы китайскими казахами. Небедными, но все равно ненужными. Пришлось подрастратиться, да и вывезти не все сумел. Сестры с мужьями вскоре уехали в Америку, выправили паспорта и поплыли, даже платочками не помахали. Больше я их не видел, письма получаю редко. А мы с мамками да с малышами поехали в Голландию, туда отец каким‐то образом получил приглашение от таких же эмигрантов. Вот я и познакомился с Ядвигой, поженился да сюда переехал. А что мне в той Голландии? Денег больших давно уже нет в семье, надо зарабатывать. Здесь я управляющий отделением банка, солидная должность, меня уважают. А деньги – они всегда нужны.

Артем хотел по привычке начать спорить, что в СССР деньги не нужны, но вовремя прикусил язык. Да и кто он, чтобы рассуждать о деньгах? Сам‐то много ли их заработал?

– А что немцы, не обижают?

– А что меня обижать? Они деньгу через мое отделение получают: на бензин, на перевозки все счета через меня проходят. Зачем им со мной ссориться? Был бы евреем – другое дело, с евреями они почему‐то изверги.

Артем пониже надвинул шапку-ушанку, чтобы не выдать охватившего возбуждения. Если Курман знает, когда приходит бензин и снаряжение, то ему цены нет.

– А ты, смотрю, с деньгой‐то в хороших отношениях. – Он решил подмаслить земляка белой завистью.

– Не с деньгами, а с бизнесом. Это моя профессия, и я ее уважаю. Каждый должен приносить людям пользу на своем месте. Вот смотри, коммуняки не признают частной собственности, а деваться от нее никуда не могут. Все работают за что? За ту же зарплату, но только платит ее государство, а не хозяин. Какая, по сути, разница? Деньги‐то одни и те же. На них люди покупают хлеб, молоко. Государство школы строит на те же налоги. А мой дед сам в ауле школу построил, до сих пор стоит. – Курман продолжал заливаться соловьем, но Артем уже не слушал: про деньги ему неинтересно, не его стихия.

Через месяц прибыл груз взрывчатки, уютно разместился под сеновалом на ближнем хуторе, у другого усача в овчинной телогрее, как две капли воды похожего на первого, который зимней ночью привел десант к партизанам. К весне намечался фейерверк. Артем трудился над схемами, проездами, детонаторами, считал бойцов, автоматы, грузовики. Засыпал с гудящей головой и во сне видел все то же: взрывы, поезда, срывающиеся под откос. Эх, скорее бы разметать фашистскую сволочь изнутри, перерубить артерии железных дорог, отомстить за своих и чужих – вот этих, опасливо оглядывающихся на заколоченное здание синагоги и вздрагивающих от рычания мотоциклета.

Курман делился информацией, как будто в горах прорвало плотину. Из потока шелухи каждый раз удавалось вытащить несколько крупинок золота. Один раз рассказал, что скоро у гитлеровцев банкет, закупают спиртное и закуску в больших количествах. Вычислили, что приедет немецкое командование, и даже угадали, когда именно. Организовали замечательную свинцовую встречу, спиртное осталось томиться в погребах, а закуска вольготно чавкала в свинарниках. В другой раз случился простой с оплатой горючего. И эту информацию сумели приспособить к делу Сопротивления. Нет горючего – не взлетят крылья с красно-черной свастикой с белостокского аэродрома.

Эдит с головой нырнула в военное варево. Ей здесь нравилось больше, чем в Москве. Она любезничала, хитрила, вовремя опускала ресницы и встряхивала темными локонами. Гитлеровцы почти поголовно владели французским или испанским, ей всегда находилось с кем и о чем поболтать. Но главное ее достоинство – это умелые тонкие пальчики, которые безостановочно скручивали проволоку и отсчитывали капельки нестойких субстанций, показывали новобранцам, как складывать фитиль и из чего можно наколдовать гремучее зелье.

Однажды Курман поделился с Артемом небольшой и на первый взгляд неважной новостью:

– Я вот думаю в Голландию наведаться, проведать матерей и вообще… присмотреться, может, там пересидеть войну. Еще неизвестно, что здесь будет. Сейчас Белосток – это Третий рейх, а у немцев и своих банкиров полно. Недолго мне сидеть в моем любимом кабинете.

– А разве отпускают отсюда? – удивился Артем.

– Отпустят. Скоро Пасха, немцы уезжают к семьям. Поголовно. Арендовали ячейку в банке и стаскивают туда важные документы. Видать, не полагаются на солдатню и полицаев. Скорее всего, и мне палки в колеса ставить не будут.

– Тогда, конечно, надо поехать, мать все‐таки.

Но Курман никуда не поехал, что‐то не задалось с властями – видимо, и в самом деле готовили ему на смену какого‐нибудь истинного арийца. Пятого апреля, в священную ночь, пока по улицам катился хромающий ручеек крестного хода, партизаны задумали операцию.