По страницам "Войны и мира"

он один имеет мужество видеть правду: русская армия не готова к решающему сражению с Наполео-

ном. Но его горькая правда никому не нужна: все окружающие его люди полны одушевления и надежд.

Вот идет смотр русских и австрийских войск — смотр, на котором Ростов, как и вся армия, впер-

вые увидел «прекрасное, молодое и счастливое» лицо императора Александра, услышал его «молодой,

ласковый голос»; смотр, после которого все «были уверены в победе больше, чем бы могли быть после

двух выигранных сражений».

Император Александр — тот самый человек, который нужен, необходим сейчас почти всем офи-

церам, чтобы не в и деть того, что видит Кутузов, чтобы в о п р е к и п р а в д е надеяться на победу, ве-

рить в нее.

Толстой не издевается над царем; он старается понять — и нас заставляет понять: царь

всего только виновен в том же, в чем многие его офицеры; он занят собой, любуется собой, по-

гружен в себя и не хочет видеть правды.

Но и царь расплатится за свою слабость. Многие из его офицеров заплатят жизнью за свои

ошибки накануне Аустерлица, царь заплатит тяжелым стыдом. История не прощает людям, когда они

поддаются чувству общего обожания, обожествления и под влиянием окружающих сами начинают ви-

деть в себе полубогов.

Один только Кутузов понимает весь трагизм предстоящего сражения и знает, что оно будет

проиграно, и просит передать это государю. Но кто будет слушать старого главнокомандующего, по-

вторяющего неприятные речи? Кому интересен этот старик, когда во главе своих войск стоит сам обо-

жаемый молодой император? Одни мечтают «умереть за него», другие хотят отличиться, третьи — вы-

двинуться и получить награду, четвертые надеются на победу русских войск просто потому, что надо же

на что-то надеяться, а час Аустерлица приближается, он неминуем.

16. НЕБО АУСТЕРЛИЦА

На военный совет перед Аустерлицким сражением собрались все начальники колонн, «за ис-

ключением князя Багратиона, который отказался приехать». Толстой не объясняет причин, побудив-

33

ших Багратиона не явиться на совет, они и так ясны. Понимая неизбежность поражения, Багратион

не хотел участвовать в бессмысленном военном совете.

Но остальные русские и австрийские генералы полны той же беспричинной надежды на побе-

ду, какая охватила всю армию. Только Кутузов сидит на совете недовольный, не разделяя общего на-

строения.

Австрийский генерал Вейротер, в чьи руки отдано полное распоряжение будущим сражением,

составил длинную и сложную диспозицию — план предстоящего боя. Вейротер взволнован, ожив-

лен. «Он был как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез или его гнало,

он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему пове-

дет это движение».

Позднее, во время боя, когда начнется паника, русские солдаты станут проклинать австрий-

цев, считая их трусами и изменниками, но это будет несправедливо.

Вейротер не трус и не изменник: он ждал этого дня, как князь Андрей — своего Тулона. Он не

думает ни о чем, кроме боя, верит в победу, убежден в своей правоте и не жалеет сил, чтобы дока-

зать ее.

На военном совете каждый из генералов убежден в своей правоте. Все они так же озабочены

самоутверждением, как юнкер Ростов в квартире Друбецкого. Вейротер читает свою диспозицию,

французский эмигрант Ланжерон возражает ему — возражает справедливо, но «цель этих возра-

жений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру... что он имел

дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле».

На совете происходит столкновение не мнений, а самолюбий. Генералы, каждый из которых

убежден в своей правоте, не могут ни сговориться между собой, ни уступить один другому. Казалось

бы, естественная человеческая слабость, но принесет она большую беду, потому что никто не хочет

видеть и слышать правду.

Поэтому бессмысленна попытка князя Андрея выразить свои сомнения. Поэтому Кутузов на

совете не притворялся — «он действительно спал», с усилием открывая свой единственный глаз «на

звук голоса Вейротера». Поэтому в конце совета он коротко сказал, что диспозиция уже не может быть

отменена, и отослал всех.

Понятно недоумение князя Андрея. Его ум и уже накопленный военный опыт подсказывают:

быть беде. Но почему Кутузов не высказал своего мнения царю? «Неужели из-за придворных и лич-

ных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» (курсив Толстого) — ду-

мает князь Андрей.

В нем говорит сейчас то же чувство, с которым Николай Ростов в Шенграбенской битве бежал

к кустам: «Убить меня? Меня, кого так любят все!» (Курсив Толстого.)

Но разрешаются эти мысли и чувства князя Андрея иначе, чем у Ростова: он не только не

бежит от опасности, но идет к ней навстречу: «Завтра, может быть, все будет кончено для

меня... Завтра же, может быть, — даже наверное завтра, я это предчувствую, в первый раз мне при-

дется, наконец, показать все то, что я смогу сделать».