По страницам "Войны и мира"

некоторые были справедливы: действительно, войска плохо снабжались продовольствием; действи-

тельно, молод и неопытен был царь. Но главной причиной поражения московские болтуны объявили

«неспособность» Кутузова и, чтобы подчеркнуть нерасположение к нему, воздавали почести другим

героям войны — в особенности Багратиону.

Война не кончилась, но приостановилась. После победы при Аустерлице Наполеон мог свободно

диктовать свои условия австрийскому императору Францу. Он потребовал, чтобы русские войска ушли

из Австрии, и это было выполнено. Наполеон заключил с Австрией выгодный для себя мир и отправил-

ся в Париж, а русские войска вернулись на родину, и многие офицеры получили отпуск, в том числе Де-

нисов, Ростов и Долохов, уже к Аустерлицу вернувший себе офицерский чин.

И вот они все трое — блестящие победители, как будто не было Аустерлица, — сидят на обеде,

устроенном членами Английского клуба в честь Багратиона.

«— Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению,

меньше хлопотал, чем вы теперь», — сказал Николай Ростов отцу накануне обеда и был прав: Илья Ан-

дреевич сбился с ног. Один только список того, что он заказывает для празднества, производит ошелом-

ляющее впечатление: «Гребешков, гребешков в тортю положи... стерлядей больших... Ах, отцы мои!.. Да

кто же мне цветы привезет?.. Скачи ты, Митенька, в подмосковную... чтобы мне двести горшков тут к

пятнице были... Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган, что ли, позвать?.. Возьми ты

сейчас сани парные и ступай ты к Безухову и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у

вас земляники и ананасов свежих... а оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй... найди ты там Ильюшку-

цыгана...»

Нет ничего дурного в том, что хлебосольный старый граф, вкладывая свои деньги, изо всех сил

старается как можно лучше устроить обед в честь героя войны. Невнятное раздражение возникает, когда

читаешь, какие рассказы ходят о каждом из гостей. «Тот спас знамя, тот убил пять французов, тот один

заряжал пять пушек. Говорили и про Берга, те, которые не знали его, что он, раненный в правую руку,

взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его

жалели, что он рано умер...»

Илья Андреевич Ростов, и младший сын его Петя, жадно слушающий рассказы о войне, и штат-

ский Пьер, и старики из Английского клуба — все они, конечно, свято верят этим рассказам. Но мы-то,

знающие, как все было на самом деле, — мы видим, что война отражается в московских разговорах, как

в кривом зеркале: неверно, уродливо. Героем выглядит Берг! Как исказилось бы лицо князя Андрея,

если бы он вошел в заполненные гостями комнаты клуба, услышал этот «стон разговаривавших голо-

сов», увидел это движение мундиров, фраков и кафтанов, снующих, «как пчелы на весеннем пролете...»

Сам Багратион чувствует себя растерянным «в новом узком мундире с русскими и иностранными

орденами и с Георгиевской звездой», с только что подстриженными волосами и бакенбардами, с на-

ивно-праздничной улыбкой, придающей «даже несколько комическое выражение его лицу». В дверях

его стараются пропустить вперед, он останавливается — происходит нелепая сцена; наконец Багратион

проходит вперед.

«Он шел, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее

и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбе-

не». Николая Ростова он узнал и сказал ему «несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, ко-

торые он говорил в этот день».

38

Толстой не жалеет иронии, описывая положение Багратиона во время обеда. Ему подносят на се-

ребряном блюде стихи. «Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но

во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион реши-

тельно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто-

то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до ве-

чера и так идти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», — как будто сказал Багратион

и, устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом...»

Багратион — замечательный полководец, герой. Но в «Войне и мире» у меня есть к нему один

счет — за Тушина. Не могу простить ему маленького капитана Тушина, испуганно стоящего перед ним

в штабной избе под Шенграбеном. И вдруг — странное дело — Багратион в Английском клубе начинает

напоминать Тушина. Никто его не ругает, не разносит — наоборот, все его чествуют, посвящают ему

стихи и кантаты; но он теряется не меньше, чем Тушин в штабе, и неприятна ему вся эта показная

пышность, и чем-то, наверное, все-таки приятна...

Идет обед, посвященный Багратиону. Но у людей, сидящих за столом, свои дела, свои отношения

между собой. Эти дела и отношения невольно врываются в торжественный ритм обеда и затмевают его,

они уже важнее для людей, чем война, которая была вчера, а сегодня отошла в прошлое.