По страницам "Войны и мира"

«За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников», — сказал Долохов.

Этого мало: он выхватил из рук Пьера листок с текстом кантаты — само по себе это было бы

вполне возможно при их приятельских отношениях, но сейчас «что-то страшное и безобразное, мутив-

шее его во время обеда, поднялось и овладело» Пьером.

«Не смейте брать! — крикнул он».

Все вокруг испуганы, но Долохов смотрит «светлыми, веселыми, жестокими глазами...»

«Бледный, с трясущеюся губой, Пьер рванул лист.

— Вы... вы... негодяй!., я вас вызываю, — проговорил он и, двинув стул, встал из-за стола».

И вот — дуэль в Сокольниках. Секунданты Несвицкий и Денисов делают, как полагается, попыт-

ку примирения. «Нет, об чем же говорить! — сказал Пьер, — все равно... Вы мне скажите только, как

куда ходить и стрелять куда?»

Долохов знает, что Пьер не умеет стрелять. Но и он тоже отвечает секунданту: «Никаких извине-

ний, ничего решительно».

Оба секунданта понимают, что происходит убийство. Поэтому они медлят минуты три, когда уже

все готово. Кажется, ничто не может спасти Пьера. Понимает ли это Долохов? Чем виноват перед ним

Пьер — за что он готов убить этого человека?

«Становилось страшно», — пишет Толстой. И вот Денисов выходит к барьеру и сердито кричит:

«Г'...аз! Два! Тг'и!» Уже нельзя остановить то, что происходит, и Денисову остается только сердиться.

Пьер, нелепо вытянув вперед правую руку, «видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить

самого себя», стреляет первым — и ранит Долохова.

Оба они поступают после выстрела Пьера точно так, как должны поступать именно эти два чело-

века, с этими характерами. Раненый Долохов, упав в снег, все еще целится, а Пьер стоит, «беспомощно

расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью», перед Долоховым — так, что даже Денисов, се-

кундант Долохова, не выдержав, кричит: «Закг'ой-тесь!»

Долохов промахнулся, стреляя в Пьера, которого он жестоко оскорбил. Но через несколько не-

дель он не промахнется в другой дуэли — бескровной.

Живя в семье Пьера, Долохов разрушил эту семью. Войдя в дом Николая Ростова, он попытался

отнять у своего друга невесту. Соня отказала ему — Долохов не таков, чтобы не отомстить. Он не вызы-

вает Николая на дуэль, но обыгрывает его в карты — сознательно, холодно и обдуманно: приглашает

свою жертву запиской в гостиницу, несколько раз спрашивает: «Или ты боишься со мной играть?»,

предупреждает: «В Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторож-

нее», — и, выиграв огромную сумму, «ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю», замечает: «Ты зна-

ешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю».

Он не позволит безнаказанно оскорбить себя, но разве Николай хотел его оскорбить? Наоборот

— преклонялся перед ним, обожал его — так он наказан за свое обожание.

40

Может быть, через несколько месяцев, помогая Анатолю увезти Наташу, Долохов вспомнит о

том, как Соня не ответила на его чувства, предпочла Николая. Может быть, так он на свой лад отомстит

Ростовым.

Он страшный человек, Федор Долохов. В двадцать пять лет он хорошо знает людей, среди кото-

рых живет, и понимает: ни честность, ни ум, ни талант не ценятся этими людьми. Он привык не верить

честности, уму и таланту. Он циничен и может обмануть любого, даже вчерашнего лучшего друга, пото-

му что знает: это простят. Не простят слабости. А бесчеловечность вызовет уважение и страх.

Но... трижды мы увидим Долохова не похожим на себя самого.

Подъезжая к дому после дуэли с Пьером, он поразит Ростова — и нас тоже: «Я ничего, но я убил

ее, убил... Она не перенесет этого. Она не перенесет...

—

Кто? — спросил Ростов.

—

Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, — и Долохов заплакал, сжи-

мая руку Ростова».

Не могу отделаться от мысли, что Толстой не все додумал до конца в этой сцене. Она кажется

слишком сентиментальной. Но как только появляется мать Долохова, веришь каждому ее слову — и

Толстой опять становится всезнающим. Мать рассказывает Ростову о своем Феде: «Он слишком благо-

роден и чист душою... для нашего нынешнего, развращенного света... Ну, скажите, граф, справедливо

это, честно это со стороны Безухова?.. Есть ли чувства, честь у этих людей! Зная, что он единственный

сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо!.. Какая низость, какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли,

мой милый граф... Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа...»

Мать помнит: «В Петербурге эти шалости с квартальным, там что-то шутили, ведь они вместе

делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес!» Она права — так оно и было.

Она права, когда говорит: «Таких, как он, храбрецов и сынов отечества немного...» Она, как и всякая

мать, отлично видит все хорошее в своем сыне и не видит, не хочет и не может видеть его холодной же-

стокости. Может быть, потому Долохов и называет мать ангелом, и преданно любит ее, что она одна хо-

чет видеть в нем «высокую, небесную душу»? Но где же он настоящий — с матерью или со всеми

остальными?

Еще раз в его наглых светлых глазах мелькнет человеческое — на детском бале у Иогеля, когда