ратаева; а потом — возродившаяся любовь к Наташе, семья, дети; и еще раз — духовное обновле-
ние, новое братство петербургских молодых людей, названное позже декабристским; и целая жизнь
одного дня — 14 декабря 1825 года, и долгая жизнь каторги, и новая жизнь возвращения...
Он пройдет через много жизней, граф Петр Кириллович Безухов, он будет горько несчастлив
еще не раз, но он проживет полную, переполненную, многоликую, свою единственную данную ему
жизнь, потому что он не останавливается, ищет, потому что живет он душою.
«—
—
—
62
С первых страниц «Войны и мира» мы слышали о Наполеоне. Он занимал воображение го-
стей Анны Павловны Шерер; о нем спорили, его ненавидели, им восхищались... Потом мы видели его
на поле Аустерлица, над раненым князем Андреем, и еще раз — в Тильзите, когда из узурпатора и врага
Александра I он превратился в его царственного брата. Мы знаем, что он был героем и олицетворени-
ем французской революции для Пьера, чудовищем — для светских дам и французских эмигрантов, что
князь Андрей преклонялся перед его военным гением и блестящей судьбой...
Мы слышали о Наполеоне и видели его глазами героев романа. Но только в третьем томе мы
увидим его глазами Толстого — и этот Наполеон — новый, неожиданный для нас, потому что Тол-
стой видит его не так, как Пьер или князь Андрей, не так, как Анна Павловна и ее гости, и не так,
как видели его Пушкин и Лермонтов.
Чудесный жребий совершился,
Угас великий человек, —
писал Пушкин в год смерти Наполеона, за сорок лет до начала работы Толстого над «Войной и
миром». Пушкинский Наполеон — «под шляпой с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом» —
властитель дум целого поколения, романтический герой. Таков же он у Лермонтова: «на нем треуголь-
ная шляпа и серый походный сюртук», «на берег большими шагами он смело и прямо идет, соратни-
ков громко он кличет и маршалов грозно зовет. .»
Таким представляли себе Наполеона князь Андрей и Пьер, таким знала его поверженная
Европа. У Толстого он, на первый взгляд, тоже такой: «Войска знали о присутствии императора, ис-
кали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой
Таков Наполеон Толстого 12 июня 1812 года — в день, когда он приказал своим войскам
переходить реку Неман и тем самым начал войну с Россией.
Но уже через несколько строк Наполеон станет другим, потому что для Толстого он прежде
всего — воплощение войны, а война есть «противное человеческому разуму и человеческой природе
событие».
В третьем томе Толстой не станет скрывать своей ненависти к Наполеону, он даст волю сар-
казму, будет зло издеваться над человеком, возбуждавшим обожание тысяч людей. За что Толстой так
ненавидит Наполеона?
«Для него было не ново убеждение в том, что присутст вие его на всех концах мира, от Африки
до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения... Человек сорок
улан потонуло в реке... Большинство прибилось назад к этому берегу... Но как только они вылезли...
они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было,
и в ту минуту считали себя счастливыми».
Все это не нравится Толстому — более того, возмущает его. Наполеон д о п у с к а е т , чтобы
люди бессмысленно погибали в волнах из преданности ему. Наполеон позволил себе привыкнуть к
мысли, что он — почти божество, что он может и должен вершить судьбы других! людей, обре-
кать их на гибель, делать их счастливыми или несчастными... Толстой знает: такое понимание власти
всегда приводит к преступлению, всегда несет зло. Поэтому он ставит перед собой задачу развенчать
Наполеона, разрушить легенду о его необыкновенности.
Первая наша встреча с Наполеоном состоялась на берегу Немана. Вторая — в Вильне, в том
самом доме, где еще четыре дня назад жил Александр I. Наполеон принимает посланца русского царя
в той самой комнате, откуда его отправлял Александр.
Толстой описывает Наполеона без малейших искажений — точно таким, каков был импера-
тор Франции в 1812 году, когда ему исполнилось сорок три года. «Он был в синем мундире, раскрытом
над белым жилетом, спускавшимся на