По страницам "Войны и мира"

и кажется: не было этих семи лет ошибок, заблуждений, горестей — этот юноша толкает его, от-

ставного московского камергера, на странные мысли. Пьер пришел к выводу, что ему суждено убить

Наполеона. Он вычислил это, всячески обманывая себя, как всегда обманывают себя люди, вычисля-

ющие предсказания своей судьбы, — и теперь он ждет того часа, который должен вывести его из «ни-

чтожного мира московских привычек... и привести его к великому подвигу и великому счастию».

Так он повторяет мысли и чувства, владевшие в прошлой войне князем Андреем, ему грезится свой

Тулон, и в мечтах своих он недалеко ушел от шестнадцатилетнего Пети Ростова, который «в послед-

нее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары».

Но и брат Пети Николай, теперь уже опытный гусар, хотя и участвует в сражениях, до сих

пор не понимает, что это за война. Еще недавно он собирался, исполняя волю роди телей, выйти в

отставку и приехать домой — там ждала Соня, и он радостно думал о тихой деревенской жизни:

«Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять — двенадцать свор борзых, хозяй -

ство, сос еди, служба по выборам!» — все это представлялось ему счастьем; оно ото -

двин уло с ь начавшей ся войной, но Николаю v в голову не приходит, что эта война пере -

вернет всю его жизнь.

Он научился теперь «управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать

обо всем, исключая... предстоящей опасности». Как прежде Денисов жалел его, так теперь он жалеет

молоденького офицера Ильина, еще не умеющего преодолевать страх. Рассказы участников сражений

вызывают в нем теперь то же презрение, с каким когда-то князь Андрей отнесся к его рассказу о

Шенграбенском деле: «Ростов... знал по своему и собственному опыту, что, рассказывая военные

происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во-вторых, он имел настолько

опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и

рассказывать».

Жизнь Ростова — и всего полка, где он служит, — идет еще по мирным законам: в комнате, где

ночевали офицеры, «раздавался беспричинный, веселый, детский хохот», и даже сражение, за которое

Ростов получил Георгиевский крест, не выбило его из привычной колеи. Он взял в плен француз ско-

го офицера и никак не мог понять, в чем же состоит его подвиг: у офицера было такое «белокурое,

молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами... самое простое комнатное

лицо». И Ростов еще не умел в этот первый месяц войны видеть в нем врага, он пожалел францу -

за с его «дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами».

Так медленно, не сразу она входила в жизнь людей, эта война, будущая Отечественная. То,

чем живут люди: любовь Пьера и горе Андрея, возрождение Наташи, несправедливость старого

князя, мечты Пети, простой быт полка, где служит Николай, — все, чем живут люди, очень важно

для них, но скоро все это окажется совсем незначительным перед той страшной силой общей беды,

которая надвигается и скоро придвинется вплотную.

3. НАЧАЛОСЬ!

Странно сейчас читать обо всем этом, особенно людям моего поколения и старше, помнящим,

как сразу, в один день, оборвалась мирная жизнь всей страны 22 июня 1941 года. Но и наша война

пришла не ко всем сразу; она уже гремела над Брестом, когда я проснулась в Ленинграде ранним

утром от непривычного гула самолетов и, нисколько не обеспокоенная этим гулом, уселась на подокон-

ник с «Островом сокровищ», предвкушая длинный воскресный день. И он начался для меня, этот

день: мы с подругой поехали в Ботанический сад и гуляли там, и не сразу заметили, что взрослые

куда-то бегут, о чем-то взволнованно говорят, многие плачут. Только часам к трем мы поняли, что

началась война, которая для остальных ленинградцев началась на три часа раньше. Так кончилось

мое детство, но этого я еще не могла понять.

67

А где-то в лесу сидели у костров туристы, люди купались в море, восходили на горы, искали

в тайге руду, ловили рыбу — у многих из них не было радио, транзисторов еще не существовало. Они

узнали о войне на второй, на третий день — они на много часов дольше нас жили мирной жизнью.

Но все-таки тех, кто не знал, были единицы. В этой, нашей войне было радио, и вражеские самоле-

ты, которые в ту же ночь прилетели бомбить Ленинград, и были наши самолеты, отогнавшие их, —

долго их не пропускали к городу, до самого 8 сентября — 26 августа по старому стилю; это была

сто двадцать девятая годовщина Бородинской битвы, когда впервые бомбили Ленинград; город уже

был в кольце блокады, а нас в это время везли по Каме на белом тепло ходе из деревни под Яро-

славлем, казавшейся вначале глубоким тылом, надежно укрывшим ленинградских детей, а потом и

там начались бомбежки, мы поехали дальше, на Урал...

Казалось бы, ничего общего между той войной, 1812 года, и этой, выпавшей на долю моего

поколения. Не было тогда ни бомб, ни самолетов, не было тех ужасов и зверств, о которых мы