По страницам "Войны и мира"

еще не начавшего жить, но и у старика она отняла право умереть спокойно. Война ограбила всех.

4. КУПЕЦ ФЕРАПОНТОВ

Князь Николай Андреевич Болконский, отправляя в Смоленск своего управляющего Алпатыча,

дал ему только обычные хозяйственные поручения. Но княжна Марья, по совету Десаля, послала с

Алпатычем письмо к губернатору «с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, кото-

рой подвергаются Лысые Горы».

И вот Яков Алпатыч собирается в путь, «провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе

(княжеский подарок), с палкой, так же как князь...»

Всякий раз, как на страницах «Войны и мира» появляется Алпатыч, он произносит имя князя

Болконского, «гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху», — этим жестом он подчеркивает

значительность своего хозяина. Вся жизнь Алпатыча — отражение жизни старого князя. Соби раясь

в дорогу, он точно так же, как князь, отстраняет своих родственниц:

«— Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! — пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно

так, как говорил князь, и сел в кибиточку».

Мы уже видели, что Толстой почти никогда не описывает войну от себя, своими глазами. Мы

видели битвы глазами Николая Ростова и Андрея Болконского, мы увидим Бородино глазами Пьера —

так и теперь мы подъезжаем к Смоленску, под которым уже стоят французы, вместе с Алпатычем.

Он волей-неволей выслушивает купца Ферапонтова, у которого всегда останавливается в Смо-

ленске. На сообщение, что «все француза боятся», Алпатыч отвечает, как князь: «Бабьи толки, ба-

бьи толки!» Его волнует одно: погода хорошая, упускается «дорогой день для уборки хлеба».

Купец Ферапонтов только один раз появится на страницах романа, но то, что с ним произой-

дет, поможет нам понять Наташу, и Андрея, и Петю, и всех людей, которые вчера жили в мире, а

сегодня живут на войне.

Владелец дома, постоялого двора и мучной лавки, «толстый, черный, красный сорокалетний

мужик с толстыми губами, с толстой шишкой-носом, такими же шишками над черными, нахмуренными

бровями и толстым брюхом» — таков Ферапонтов. Не правда ли, мало симпатичный мужчина? Толстой

нарочно рисует его таким: не живот у него, а «брюхо», не нос, а шишка; в трех строчках четыре

раза повторено слово «толстый»; сам он «черный, красный», и первые же его слова — о деньгах:

«Мужики по три рубля с подводы просят — креста на них нет!» Жена умоляет его уехать из Смолен-

ска: «Не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал; что, говорит, мы-то?» — Фе-

рапонтов не хочет ехать ни за что, не хочет оставить добро, он избил жену за ее просьбы: «Так бил,

так волочил!»

Единственное, что интересует Ферапонтова: как бы не заплатить по семь рублей за подводу

(вчера было по три, сегодня уже по семь!); его мучит зависть к купцу Селива нову, выгодно про-

давшему муку в армию.

70

И вот Алпатыч выезжает с ферапонтовского двора. «Вдруг послышался странный звук

дальнего свиста и удара, и вслед затем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой за-

дрожали стекла».

Это было начало. «С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падав-

ших в городе». Если бы мы видели все это глазами князя Андрея или его отца, мы бы сразу поня-

ли, что началось бомбардирование города из множества орудий. Но за нас смотрит Алпатыч, и он

ничего не понимает; вокруг него людям только любопытно, даже весело — до той самой секунды,

когда «засвистело что-то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстре-

лило что-то и застлало дымом улицу». Так увидели Алпатыч и женщины, стоявшие в воротах. Но это

что-то, похожее на птичку, раздробило бедро любопытной кухарке — тогда только люди поняли, что

происходит.

Уже идут по улице русские солдаты, оставляющие город; уже офицер кричит Алпатычу:

«Сдают город, уезжайте, уезжайте!» — ив это время в лавку Ферапонтова врывается несколько

солдат. Они «с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же

время... в лавку вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановил-

ся и, схватившись за волосы, захохотал рыдающим хохотом.

—

Тащи все, ребята! Не доставайся дьяволам! — закричал он, сам хватая мешки и вы-

кидывая их на улицу...

—

Решилась! Расея! — крикнул он. — Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась... — Фе-

рапонтов побежал на двор».

Он остался тот же — черный, красный, с толстым брюхом, хитрый купец, умеющий из всего

извлекать выгоду. Но в его крике: «Не доставайся дьяволам!», в его рыдающем хохоте: «Сам запа-

лю» — будущий пожар Москвы и погибель Наполеона, потому что настал миг, когда купец Ферапонтов

думает не о деньгах и товарах, а о России.

Может, он и не думает о ней, но чувствует за нее — так, как чувствуют в этот час все.

Уже горят дома и лавки, подожженные такими же хозяевами, как Ферапонтов, и люди несут

«из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна», чтобы зажечь еще что-то, чтобы не доста-

лось французам.

Не может в эту минуту произойти ничего удивительного: даже то, что Алпатыча вдруг окли -