По страницам "Войны и мира"

того, что видели и слышали Алпатыч, дворовые. Он не мог себе представить выражения робости и по-

корности на властном лице отца.

Это выражение — признак приближающейся смерти; оно невыносимо для близких. Когда ста-

рый князь долгие дни лежал в беспамятстве, «как изуродованный труп», это было только продолже-

нием робости и покорности, так испугавших княжну Марью в первый день.

Старик больше не мог руководить дочерью. Еще несколько дней назад княжна Марья, замирая

от страха, решилась нарушить его волю и не уехала в Москву вместе с Николенькой и Десалем. Она

боялась оставить отца одного — и поняла тогда, что он был доволен ее решением, хотя кричал на

нее и не велел ей показываться ему на глаза.

Он тоже боялся остаться один, потому и кричал, и сердился на дочь: не мог он признаться

ей в своей слабости... И вот оказалось, что опасения дочери не напрасны, его тай ный страх оправ-

дался: разбитый параличом, беспомощный, он внесен в дом, его положили на тот самый диван,

«которого он так боялся в последнее время».

Теперь княжна Марья должна отвечать за него так же твердо, как он всю жизнь отвечал за

нее. Дочь решила везти отца в Богучарово, и потянулись дни, когда старый князь лежал в беспамят-

стве, а французы шли и шли по России, но княжна Марья не знала об этом, потому что день и ночь

думала об отце, только об отце.

Толстой всегда беспощаден к тем своим героям, кого любит, и беспощаднее всех он к княж-

не Марье. Но чем больше читаешь о постыдных мыслях, владевших княжной Марьей, тем больше

любишь ее.

72

«Не лучше ли бы было конец, совсем конец!» — иногда думала княжна Марья. Она день и

ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой

найти признаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу». (Курсив

Толстого.)

Можно было бы обмануть себя, сказать себе, что эти мысли рождаются жалостью к стра-

даниям больного. Но княжна Марья не обманывает себя: «что было еще ужаснее для княжны Ма-

рьи, это было то, что со времени болезни ее отца... в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые

личные желания и надежды... Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову во -

просы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь». (Курсив Толстого.)

Княжна Марья ужасается тому, что происходит в ее душе, и мучается, и стыдится, и не может

перебороть себя. Что же, она не любит отца? Любит — больше, чем когда-ни будь, и это самое

мучительное: «никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его».

Накануне смерти старому князю стало лучше. Такое последнее утешение смерть дарует умира-

ющему и его близким: княжна Марья поддалась утешению. «Душа болит», — невнятно сказал ей

отец. «Все мысли! об тебе... мысли... Я тебя звал всю ночь...»

Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше

знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.

—

Душенька... — или — дружок... — Княжна Марья не могла разобрать; но наверное,

по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не гово-

рил. — Зачем не пришла?

«А я желала, желала его смерти!» — думала княжна Марья. Он помолчал.

—

Спасибо тебе... дочь, дружок... за все, за все... прости... спасибо... прости... спасибо!.. —

И слезы текли из его глаз.— Позовите Андрюшу, — вдруг сказал он, и что-то детски роб кое и недо-

верчивое выразилось в его лице при этом спросе».

Только перед смертью он позволил себе быть нежным. «Дочь, дружок...» И сына назвал Ан-

дрюшей... Но нет сына — он на войне, и в последний раз в сознание отца входит правда.

«Да, — сказал он явственно и тихо. — Погибла Россия! Погубили!»

Как страшно думать, что мальчики, убитые под Ленинградом, под Москвой, на Днепре, на

Волге, так никогда и не узнали о красном флаге над рейхстагом. Как горько думать, что генерал-

аншеф Болконский никогда не узнал: Россия не погибла...

Княжна Марья — в своем горе, в терзаниях совести, в страхе за отца. «Она не могла ничего

понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, кото-

рой, ей казалось, она не знала до этой минуты». А отец умирает. Но он остается жить в дочери, — ко-

нечно, она не может сейчас этого понять, об этом думать.

«— Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, — сказал предводитель,

встречая ее у входной двери.

— Оставьте меня; это неправда, — злобно крикнула она на него».

Вот когда в кроткой княжне Марье проснулся нрав отца. Прошло несколько часов — и, как

отцу пришлось преодолеть свою старость, свое бессилие, так княжне Марье придется преодолеть

свое горе, заполнившее всю ее жизнь после смерти отца.

«— Ах, ежели бы кто-нибудь знал, как мне все все равно теперь», — ответила она, когда

мадмуазель Бурьен завела с н е й р а з г о в о р о т о м , ч т о л у ч ш е б ы н е у е з ж а т ь из Богучаро-

ва, а остаться в надежде на покровительство французов. Но вот она вынула из сумочки объявление

французского генерала Рамо.