По страницам "Войны и мира"

Попав в плен к французам, Лаврушка приведен к императору. Наполеон считает, что

Лаврушка не знает, с кем он говорит. Лаврушка, между тем, «очень хорошо знал, что это сам Напо-

леон, и присутствие Наполеона не могло смутить человека подозрительным: разве может быть дело

более его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у

него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон».

Лаврушка хитрит, болтает все, что придет на ум, и, наконец, чтобы развеселить Наполеона,

заявляет:

«— Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья...

...Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся».

Переводчик Наполеона поступает совершенно так, как поступил бы на его месте князь Василий:

оберегая своего повелителя, переводит только лестную для него часть замечания Лаврушки. И Напо-

леон остается при убеждении, что даже дикий казак, «дитя Дона», восхищается его победами.

Но и «дитя Дона» ведет себя, как опытный придворный. Услышав сообщение, что перед ним сам

Наполеон, Лаврушка «тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал

такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь».

Маневр этот удался вполне: довольный Наполеон отпустил его на волю, и Лаврушка «к вече-

ру же нашел своего барина Николая Ростова». Так он перехитрил Наполеона, потому что Наполео-

ну и в голову не могло прийти, что простой казак может оказаться умнее его.

А случилось все это потому, что великий полководец Наполеон перестал понимать остальных

людей; Лаврушка его понял, а он Лаврушку — не понял.

Эта смешная история имеет более серьезное значение, чем может показаться. Наполеон не

понимает людей, с которыми воюет, — может быть, это и определит его грядущее поражение. Кутузов

умеет понять и Лаврушку, и Николая Ростова, и князя Болконского, и каждого солдата — этим он и

отличается от Наполеона, от Александра I; это и определит его понимание народной войны, кото-

рую он возглавил.

7. БОРОДИНО

Описание Бородинской битвы занимает двадцать глав третьего тома «Войны и мира». Это —

центр романа, его кульминация; решающий момент в жизни всей страны и многих героев книги.

Здесь скрестятся все пути: Пьер встретит Долохова, князь Андрей — Анатоля; здесь каждый характер

раскроется по-новому, и здесь впервые появится громадная сила: народ, мужики в белых рубахах, —

сила, выигравшая войну.

Но, верный своему методу, Толстой не станет описывать войну от себя, смотреть на нее своими

глазами. Он выберет самого, казалось бы, непригодного для этой цели героя, ничего не понимающего

в военном деле Пьера — и его непредубежденным взглядом заставит нас смотреть на великое сраже-

ние при Бородине.

Чувства, овладевшие Пьером в первые недели войны, станут началом его нравственного пере-

рождения, но Пьер еще не знает об этом. «Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности

его дел, тем Пьеру было приятнее...» Он впервые ощутил себя не одиноким, никому не нужным обла-

дателем богатства, но частью единого множества людей. Решив ехать из Москвы к месту сражения,

Пьер испытал «приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства

жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем-

то...»

Это чувство естественно рождается у честного человека, когда над ним нависает общая беда

его народа. Пьер не знает, что то же самое скоро испытает Наташа, что князь Андрей в горящем

Смоленске и разрушенных Лысых Горах ощутил то же; что многие тысячи людей разделяют эти но -

вые для него чувства.

Утром 25 августа Пьер выехал из Можайска и приближался к расположению русских войск.

Уже встречались ему многочисленные телеги с ранеными, и один старый солдат спросил: «Что ж, зем-

лячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы?»

В этом безнадежном вопросе вовсе не только безнадежность; в нем то же чувство, владеющее

Пьером: самая жизнь сейчас не так важна, как главное: доколе же отступать?

И еще один солдат, встретившись Пьеру, сказал с грустной улыбкой: «Нынче не то что солдат, а

и мужичков видал! Мужичков и тех гонят... Нынче не разбирают... Всем народом навалиться хотят,

77

одно слово — Москва. Один конец сделать хотят». А знакомый Пьеру доктор спокойно подсчитывает:

«Завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо...»

Если бы Толстой показал день накануне Бородинской битвы глазами князя Андрея или Нико-

лая Ростова, мы не могли бы увидеть этих раненых, услышать их голоса* ужаснуться трезвым подсче-

там доктора. Ни князь Андрей, ни Николай не заметили бы всего этого: они оба — профессиональные

военные, привыкшие и к потерям, и к голосам солдат. Но Пьеру все внове, его неискушенное зре-

ние остро; глядя вместе с ним, мы начинаем понимать и его, и тех, с кем он встречается под Мо-

жайском: «удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в

сравнении с чем-то...»