По святым местам

– Да третьево дни уехал. Все по монастырям шатается, бес хромой, все что-то ищет.

– А как живешь?

– Да твоими молитвами. Ни шатко ни валко. А на дворе-то студено!

– А где молодицы?

– Да в баню пошли.

– Ванюху-то оженили?

– Как же, около Масленой женили.

– Молодуха-то хороша?

– Хороша, к работе приобычна.

– А большак-то надолго сокрылся?

– А пес яво знает, пока все монастыри не обшатает, не вернется.

– Куда как прост Василий-то твой. Сидел бы дома в тепле, пенсия у него военная.

– Ладно, Евдокия, смалкивай знай. Его дело.

– Ну, прощевай!

– Прощевай, прощевай.

Вот эти незабудки, здесь помещенные для шутки, чтоб люди русские свой язык не забывали.

Всем известно, что ни театры, ни концертные залы, ни циклопический глаз телевизора, ни аудитории институтов, ни мягкокреслые залы парламентов, ни мертвечина музеев и наглая обнаженность выставок не являются средоточием и выражением совести народной, а средоточием и выражением совести народной является то, что уничтожалось буквально в первые дни захвата власти в стране большевиками. И это были православные монастыри, обитателей которых нередко сразу расстреливали под монастырскими стенами, рассеивали по тюрьмам и лагерям, которые охотно устраивали в тех же монастырях…

Представляю на ваш суд мое видение ныне возрождающихся монастырей, к сожалению, потерявших преемственные традиции за 70 лет царства хамов, и поэтому идущих очень и очень различными путями, не всегда приносящими максимальную пользу духовно ограбленной большевиками нации.

Была у меня превеликая нужда съездить в Ивановскую область к старому, еще по военным годам, другу, который прозябал где-то в захолустной деревушке среди лесов и болот. Когда я пришел на вокзал и сунулся в оконце билетной кассы, то у меня получилось, как у Козьмы Пруткова – человека мудрого и предусмотрительного: «Читатель, разочти вперед свои депансы, чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы». У меня не хватило денег как раз на два перегона. Ехать можно было только до Веткино, а мне надо было в Мокрецово. Делать было нечего, и я взял билет до Веткино, думая, авось как-нибудь пронесет, если не накроет контролер, и я благополучно слезу в Мокрецово. Но на мою беду перед Веткино в вагоне появился контролер. Он пощелкивал своими щипчиками, грозно шевелил широкими черными усами и требовал предъявлять билеты.

– Так-с, значит, вам выходить в Веткино, – сказал он, многозначительно посмотрев на меня и ловко пробив дырку в моем билете.

Вагон был хвостовой, и контролер остался с проводником пить пиво. Поезд остановился в Веткино буквально на две минуты, и контролер в узком купе проводника, обсасывая с усов пивную пену, благожелательно кивнул мне головой на прощанье. Поезд ушел в утреннюю холодную мглу, и на перроне осталась тощая старуха в красной фуражке с желтым флажком, да я – фигура полупочтенная, с солдатским «сидором» за спиной, в мятой кепчонке, с бородой лопатой и на костылях. Старуха с куриной шеей, поправив красную фуражку и сунув флажок в чехол, направилась ко мне. Я огляделся. За перроном сплошной стеной стоял лес и виднелась проселочная дорога. На перроне стояла маленькая контора начальника полустанка, да метрах в ста виднелся домик путевого обходчика.

– Не положено.

– Что не положено?

– Стоять на платформе без дела, – сказала красная фуражка.

Я спустился с платформы и направился к проселочной дороге. Постепенно утренняя дымка разошлась, выглянуло солнышко. Я тихо шел по дороге, примерно с километр, и оказался перед мостом через не очень широкую реку. На пеньке у реки сидел тощий старый монах и давал указания двум другим, ходившим по реке с бреднем. Они были в трусах, майках, но на голове у каждого – черная скуфья.

– Отец Исидор, заходи глыбже, глыбже! А ты, Стефан, заворачивай ко мне. Я счас, энту рыбу боталом начну шугать.

Старик поднял с земли длинную гибкую палку и стал мерно хлопать по воде.

– Святитель Христов Николае, помогай нам, грешным! – кричал старик, хлопая боталом.

Монахи заворачивали к берегу и стали тащить бредень. В мошне трепыхалась разная мелкая рыбешка.

– Ну вот, с ведро будет – братии на ушицу, и то слава Богу. А ты куда, раб Божий? Что-то я тебя не знаю.

– Я с поезда в Мокрецово.

– Так здесь Веткино!

– Ссадили меня.

– А… ссадили. А кто у тебя в Мокрецово?

– Да товарищ фронтовой – Гриша Ивушкин.

– Гриша, говоришь, Ивушкин. Безрукий?!

– Да.

– И-и-и, милок, нет яво уже. С месяц как приказал долго жить. Еще сорочины не справили.

– А что с ним?!

– Да ничего особенного. Мужик был хворый, хлипкий. Перебрал малость на свадьбе у соседа и – аминь! Не выдержал. Ну вот, ты уже заскучал. Все там будем! Ну раз такое дело, пошли к нам в монастырь. Отслужим по новопреставленному панихиду. Не в запое он опочил, а от сердца. Что-то мало сегодня к нам приехало, а то обычно по 150–200 человек вываливает на платформу. Как твое святое имя?

– Василий.

– Не пьешь?

– Нет.