По святым местам

– А то у нас на Руси народ, подлец, запоганил такое имя. Как – Вася, значит – пьяница. А меня обозначай: старец Симеон. Я духовник обители. Схимонах. А правит обителью игумен Кирилл. Он и строитель, и распорядитель. А я по духовной, значит, линии, избравший благую часть. Челноком пойдем по реке, сейчас братия приведет. А вот и он. Заскочишь? Садись, садись. Ну, Господи благослови! Я на руле, братия на веслах.

Гребли недолго, так с полчаса. Плыли по малой реке, а при впадении ее в Волгу на мысу оказался монастырь. Святые врата выходили прямо к реке. Стены каменные побеленные, невысокие. Колокольня шатровая, белая как свеча, слита с храмом кубовой постройки с одной луковицей. Рядом храм поболее и тоже кубом, без колокольни, но с пятью золотыми главками, украшенными крестами. Все стали креститься. Молодой послушник принял цепь и подтянул лодку.

– Ну что, отец Симеон, с рыбой?!

– Бери, знай, ведро, скачи на поварню. Пусть отец кашевар ладит к обеду уху. Скажи, старец Симеон благословил сготовить ушицу. Ну, Василий, перед Святыми вратами кланяйся – земно. Нога твоя ступает на святую землю. Наш монастырь – Марфо-Мариинская обитель по духу-то, а официально – Спас-Преображение. Прямо тебе скажу: мамона у нас в небрежении. Живем мы бедно, но Благодатью богаты. С паломников ни копейки не берем. Везде только кружки. Ежели пожелает, то опустит лепту, а если нет, то и так слава Богу. Нам дорога не его копейка, а его спасенная душа. Свечи у нас лежат покотом. Сам бери, сколько надо. Плата по совести. Пока ждем обеда, я тут людей на исповедь приму, а опосля панихиду отслужим.

Старец идет в келью, одевает епитрахиль, поручи и велит келейнику позвать того непутевого мужика.

Входит нечесаный, с блуждающими глазами, какой-то потерявший лицо мужик и бухается батюшке в ноги.

– Батюшка Симеон! Великий я грех совершил и сам не знаю, как это вышло. Жена моя очень богомольная и все свободное время проводит в храме. Аборт когда-то сделала и вот отмаливает свой грех. И я, окаянный, возревновал ее к иерею-монаху и устроил ей дома большой и грязный скандал. Я бил ее, сорвал с шеи крест, топтал его ногами и плевал на него, а потом сам впал в бешенство сатанинское: катался по полу, изрубил топором всю ее одежду, поломал всю мебель и разбил в избе окна. Выскочил во двор и прикончил всю живность, что там была и даже собаку пополам. Выпил литр водки и отрекся от Христа. Вынес образ во двор и разнес его из дробовика. Жена с детьми убежала к родным. После этого я – пропал, совсем пропал. Хотел повеситься в сарае, но сначала решил сходить к тебе покаяться. У меня внутри в грудях все горит, вся внутренность ссохлась, кишки болят ужасно, язык покрылся черной коркой, есть ничего не могу, спать не хочу, смрад от меня пошел страшный, что люди от этой вони не могут находиться со мной в одной комнате. От тоски напала на меня крупная вошь. Я ее горстями обираю с себя, а она все больше плодится.

Старец все молча выслушал, время от времени крестясь и сказал:

– Сын погибели, трудный твой случай. И будет долгий путь покаяния и искупления этого тяжкого греха. Ты вновь распял кроткого Христа. Начни подвиг покаяния с крестоношения. Сзади к моей келье прислонен покаяльный крест. Он большой, тяжелый, кое-где и гвозди из него торчат. Раздевайся весь до белых исподников, взваливай на плечи оный крест, яко благоразумный разбойник, и неси его через семь окрестных деревень с плачем и криком: «Простите меня, люди русские, простите меня, сына погибели!» На это у тебя уйдет трое суток. Собачки тебя покусают, мальчишки камнями покидают. Это – хорошо. Терпи на свою душевную пользу. А потом опять ко мне придешь.

Сидя на завалинке кельи, я с удивлением рассматривал прошедшего мимо босого, лохматого, в белых кальсонах мужика, со стенанием тащившего на спине могильный крест.

– Сполняю питимию, – сказал он мне.