По ту сторону грусти (СИ)

- Нет, а что такого? Что шерсть, что волосы... - Голос её чуть окреп. - От меня тоже так пахнет, да у меня к тому же кошка, я рассказывала, а с кем поведёшься, от того и наберёшься - ну вот давай, понюхай мои волосы!

Тогда ей почти удалось свести всё к шутке - но всё-таки почти. И как-то раз Алеся мягко упрекнула его:

- Да, Юра, ты сейчас не в лучшей форме. Это... не совсем приятно. Но почему ты во сне не управляешь собой? Ты же мог бы применить свои способности, ты ведь всё умеешь.

- Мог бы, - задумчиво отозвался Андропов, - и даже пробовал. Но вот... что-то никак не получается. Хотя раньше выходило вроде. Боюсь, что я разучился, - покачал он головой.

Алеся начала говорить что-то о старании, о спокойствии и сосредоточенности, призывала не оставлять попыток, но скоро умолкла, понимая бессмысленность даже этой инсценировки. Ведь всё было ясно. Он давно уже забыл, каково это - быть хотя бы относительно здоровым.

А Алеся помнила те, лучшие времена, и сердце её сжимала холодная каменная рука от чувства неумолимой быстроты происходящего. Ей было больно. Порой и физически, и она привыкла к этим ощущениям, как бичующий себя монах. "Достойно это и справедливо". Всё то же верно для Юрия Владимировича, уговаривала себя Алеся, убеждала, надеялась, молилась - хотя утешения всё равно не получала.

Оставались и ещё ложки дёгтя, хотя Алеся внимательно и со старанием приводила в порядок все свои дела и всё, что составляло для неё среду жизни. Давалось это нелегко. Но Алеся знала только одно спасение - дисциплину, и расписала себе график встреч с друзьями по обе стороны границы, в Беларуси и в ВКЛ.

А Владу туда не внесла. Потому что к ней решила отправиться сразу же. Звонила с тяжёлым сердцем, помня о своей злобе в ответ на заботу. У Алеси не выходило списать свои гадкие слова на горячку и болезнь - она тогда просто высказала то, что давно накипело. Влада отвечала дружелюбно. Она взяла себе за принцип вежливость при любых обстоятельствах, и год от году всё больше в этом преуспевала. Только иногда это начинало тяготить.

Но под конец разговора голос её изменился - в нём появился какой-то излом, и Влада чуть тише прибавила: "А давай лучше в городе. Давай в "Старую Клайпеду", а?" - странным, просительным тоном. "Давай", - глухо отозвалась Алеся.

Опять это чувство - круг замыкается. Нет, это снова мнительность. Она ведь ходила туда и с Димой Батурой, ничего особенного. И всё-таки... Ах так. Прекрасно. Она с удовольствием сыграет в эту игру. И Алеся полезла в шкаф в поисках любимого пальто, стилизованного под адмиральскую шинель.

Скоро закроют на зиму. Романтики уже никакой. Стамбровская застыла, глядя в окно: хмурые тучи, свинцовая вода со знобкой рябью. Этот безрадостный пейзаж почему-то затягивал, и Алеся не сразу заметила подошедшую Владу: в кои-то веки она явилась позже.

Разговор не клеился. Беспомощной шелухой лущились фразы, и им обеим никакие новости интересны не были. И поэтому они замолчали. Первой нарушила тишину Алеся. Виновато подняв глаза, она произнесла лишь одно слово:

- Прости.

Влада внимательно посмотрела в ответ и задумчиво отозвалась:

- А знаешь, не могу. Потому что прощать - нечего.

На Алесином лице проявилось недоверие, да так явно, что Влада уже слышанным, почти умоляющим тоном перебила:

- Нет, ничего не говори! Послушай меня, пожалуйста. Я тут решила... да, я просто надеюсь, что ты правильно поймёшь...

Стойкий солдатик Влада давно не казалась такой смущённой и растерянной. Но всё-таки собралась и заговорила. И Алеся надолго замерла. Даже не притронулась к еде. Уж чего-чего она ожидала, но не этого. Влада во всех деталях рассказала историю своей любви к министру.

Дело было известное, но она никогда об этом особо не распространялась. Даже знаменитая история с его обмороком в Нью-Йорке во Владином изложении выглядела как смелое противодействие магической диверсии в удачном сочетании с актом личного служения.

Теперь же перед Алесей сгустились краски таких глубоких, болезненных переживаний, что ей ни разу не пришло в голову не то, что перебить или переспросить, а просто подать голос. Влада рассказала о муках совести с нахождением меж двух огней: с одной стороны семья Андрея Андреевича, с другой стороны Юра, а по факту и здесь, и там - грязное предательство. Она поведала и о приступах страсти, и о стыдной, сладкой трепетности, и от боли за судьбу министра в их родном мире, и о тревоге за его здоровье, и о напряжённости с Лидией Дмитриевной. Это была история самого романического толка, живая классика: противоборство долга и чувства. Как только Влада умудрялась это скрывать? Её редкие откровения и меланхоличностью были бледной тенью той череды терзаний, что сейчас развернулась перед Алесей. "С ума сойти", - потрясённо думала Стамбровская. Она как-то слышала отзыв одного товарища, почему такая-то и такая-то не годится для партийной организационной работы. Он сказал со снисходительной усмешкой: "Она так тяжело влюблена в своего мальчика...". А Влада, оказывается, была тяжело влюблена в министра.