По ту сторону грусти (СИ)

Кроме временных скачков и перебоев проницаемости, происходило загадочное слияние сна с реальностью. Во-первых, Алеся давным-давно ощущала внутреннее напряжение, какую-то злую и скорбную тоску - ей было стыдно самой себе признаться, но даже ценой надсадного изображения "нормальной жизни" нельзя было купить избавление от подспудного желания поменять сон и бодрствование местами. Потому что по-настоящему важное для неё было там, в запределье. Во-вторых, казалось, Юрий Владимирович все силы истратил на попытку преображения, а теперь его сны и явь тоже слились в зацикленную тягучую трясину: у него день не отличался от ночи - точнее, наоборот. Все проблемы, вся работа плавно перекочевала во сны и не оставляла его даже там.

Шёл июль. Юрий Владимирович всё время проводил на даче. Ему становилось всё хуже, но сам он не желал смиряться и в труде проявлял какое-то особое упрямство, хотя часто теперь работал не вставая с постели.

Алесе давно уже было безразлично происходящее в Советском Союзе и мире. Она могла бы сполна насладиться дарованной ей силой и делать что угодно: вникать в хитросплетения, получая сведения из первых уст, расспрашивать очевидцев. При желании она могла бы неплохо провести время и раскрыть пару-тройку кремлёвских интриг - перед ней лежали самые соблазнительные плоды всемогущества, которые только могли открыться магу-страннику в такой ситуации. Но Алеся даже не думала ими пользоваться.

Юрий Владимирович, наверное, сдался, хотя проявления этого были грустно-приятны. Он перестал дичиться Алеси, и теперь их прикосновения получили необычную окраску молчаливой вседозволенности. Не стыдятся наготы, истекая кровью от тяжёлого ранения. Хотя Алеся никаких излишеств не допускала - просто теперь называла его почти всегда уменьшительно, Юрочкой, и ласкала чаще и трепетнее, чем раньше. А Андропов то и дело просил её:

- Иди полежи со мной, мусечка,. Ну пожалуйста.

Как будто Алеся могла не согласиться! Она никогда не отказывала и аккуратненько пробиралась к стеночке, а он отодвигался ближе к краю. Алеся с грустной улыбкой вспоминала название одной книги: "Андропов вблизи" - вот теперь уж куда было ближе. Так они долго могли лежать, молча обнимаясь, но чаще - разговаривали обо всём на свете. Юрий Владимирович оживлялся во время таких бесед, рассказывал много интересного, как раньше, и они оба отвлекались, забывая обо всём тяжёлом и неприятном.

Только иногда, когда даже в знак восхищения отдельной мыслью или словом Алеся награждала Андропова какой-то лаской, она снова видела призрак близкого поражения в битве длиною в жизнь. Но она тем нежнее прикладывалась к его похудевшей шее и с горьким умилением замечала, что эта дряблая старческая кожа напоминает измятый маковый лепесток; она целовала его больные глаза, не выносящие яркого света, и со светлой улыбкой говорила, что они как незабудки, - и как это можно не заметить? Ведь сколько она видела халтурных портретов, где глаза у него карие, нет, ну это же безобразие, разве лень выяснить правду, а не ориентироваться только на южную внешность? Андропов по-доброму над ней посмеивался - над этим негодованием и над её детским обожанием. А она подносила к губам его руку и снова называла "греческим князем".

А потом она подарила ему рисунок. Робко улыбаясь, протянула и спросила:

- Узнаешь?

- Как же, как же, - удивлённо отозвался Юрий Владимирович. - Ну ты и шельма! Точно решила из меня старорежимного сделать. А ведь похоже. А как тонко, тщательно.

Это был не в полном смысле портрет. Взяв одну из любимых, хотя довольно поздних, фотографий Андропова, где он стоит в окружении членов Политбюро и чему-то аплодирует, Алеся запечатлела его руки. И вложила в эту работу всё своё мастерство.

А он не остался в долгу.

В следующий раз обсуждали стихосложение. Алеся делилась своими впечатлениями, рассказывала в который раз о том, как начала писать, снова посокрушалась о том, что по-русски не выходит. И тут Андропов неожиданно попросил её что-то прочесть. Алеся стушевалась, лицо у неё стало почти испуганное: её мечта прочесть стихи собственной музе относилась к числу тех странных желаний, о которых тайно вздыхаешь и исполнения которых очень опасаешься. Она полезла за телефоном, потому что наизусть ничего не помнила.

Покашляв, выбрала что-то о Минске, потом пошли рассуждения о творчестве. По ощущениям было куце, чего-то не хватало. Вообще, у Алеси скопился целый сборник, по её собственным словам, "картинки бытия" - но совершенно незаметно появился и второй. В его существовании она и самой себе признаться не хотела, и потому окрестила его "картинками небытия". Но уж и ей было нельзя отрицать тот факт, что после знакомства с Юрием Владимировичем она писала как бешеная - и не только вдохновлённая им как музой, но заражённая его примером.

И она, волнуясь, прочитала оттуда, в том числе два лирических, весьма красноречивых. Читала без особого пафоса, скорее, тоном задушевно-повествовательным - интонационные красивости она терпеть не могла и считала пошлыми, искусственными. Пару раз, конечно, сбилась и кашлянула.