По ту сторону грусти (СИ)

И всё равно ей в ноздри, в голову заползла тонкими струйками ледяная жуть. В поэзии можно и оговориться, и вполне бессознательно зашифровать такое... Алеся вновь и вновь перечитывала подаренные стихи. И убеждалась: даже они - клеймо. Если она и ангел, то ангел-истребитель. Всё, чего касался легендарный царь Мидас, обращалось в золото - всё, чего касается она, обращается в прах. Конечно же, не стоило обобщать: так уж и всё... Но что делать, если Юрий Владимирович был для неё всем?

Алеся чертыхалась и дрожала на ледяном промозглом ветру, от которого начинало ломить возле бровей и за ушами. Каждый шаг по убитой до каменного онемения земле давался тяжко. А ведь выйти надо было всего-то в банк, чтобы бросить Кире очередную порцию за съём квартиры (разгильдяйка, платить надо было вперёд, пока деньги были). И это не говоря о более длительных отлучках из дому, в контору ли, по делам или в партию. Город стал непригодным для жизни. О нет, никуда не делись ни магазины, ни школы, ни больницы, вся инфраструктура оставалась на месте - но любого, дерзнувшего выбраться из норки, воздух встречал ударами хлыста, небо - тяжёлым, навязчиво-тёмным взглядом. Город начинал медленно убивать любого, кто отваживался перемещаться по голым открытым полям его площадей и проспектов, между тёмно-серых отвесных скал его строений. Двигаться приходилось перебежками, а затем немедленно нырять в укрытие. Утро и вечер чахли и тускнели, и постепенно сходили на нет, уступая место вечным сумеркам и вечной мерзлоте.

Алеся куталась, заряжала двойную дозу витаминов и за чашкой чая мысленно отбирала одежду для Крыма. Хотя не всё ли равно, как она там будет выглядеть. Давно было пора отказаться от парадности и маниакального символизма. И во время всех своих визитов Алеся появлялась в кедах, старых джинсах и олимпийке, даже не представляя, насколько это знаково и символично.

Хотя во время визита на крымскую дачу правителя Южного Йемена, Али Насера Мухаммеда, она была одета в строгое платье-футляр с ниткой жемчуга - как типичная государственная леди. Андропов был в тёмном костюме мрачноватого вида (любимый синий пиджак теперь болтался на нём, как на вешалке, но его так и не перешили - в этом Алесе тоже виделось что-то зловещее). На обеде Стамбровская стояла в стороне безмолвной тенью. Ведь она совершила переход не во сне, о нет. С тёмной решимостью выбрав портал на безлюдной станции, она совершила переход в реальном времени. И стала свидетелем той сцены, о которой было читано и которая уже тогда резала без ножа.

После обеда Андропов пошёл попрощаться с гостями. Походка его была скованной и тяжёлой, было видно, что он нездоров. Он уже протянул руку Мухаммеду для прощания но, побелев как полотно, пошатнулся вдруг - и Алеся чуть сама не вскрикнула: её прошила резкая боль. Она задохнулась, в глазах потемнело, в голове побежал суетливой строкой беспомощный лепет: "Доигралась, да, опять, не надо так, ты принимаешь всё слишком близко к сердцу... близко к сердцу..." - а оно колотилось о рёбра, как бешеное, раскачивало клетку. Она-то устояла. Только плечи мелко тряслись, как после жёсткой тренировки. А Андропов мог бы и упасть, если бы его не подхватил и не усадил на стул один из охранников. Другой принялся поглаживать его по голове.

Тут Алеся, подавляя стон, заскрипела зубами. Её бросило в жар до испарины. Ведь это было так унизительно. Она злилась на иностранных гостей, неловко прячущих глаза. Злилась на охранника: "Какого чёрта, Боря, отойди, ну чего ты-то к нему лезешь?! Это должна быть - я!..". Да, это она должна сначала мило улыбаться зарубежным визитёрам, а потом раненой птицей тихо вскрикнуть и закусить губу до крови, и кинуться к главе сверхдержавы, такому измученному и беззащитному, и обнять его, и гладить, и шёпотом приговаривать, забыв о чужом присутствии: "Юрочка, лапочка, бедненький мой... что же ты, Юрочка..." - и плакать, того не замечая. А потом, через минуту, когда Юрий Владимирович придёт в себя, встанет как ни в чём ни бывало и начнёт прощаться с гостями, - невозмутимым движением вытереть слёзы и улыбаться так же, как пять минут назад.

Но сделать это было не суждено. Опоздала, Леся, опоздала. Да и с местом рождения дала маху. Сожми зубы и терпи.

Она и терпела. Особенно когда к Андропову приехала жена. Алесе пришло на ум, что её похождения полны ожившими картинами: о множестве эпизодов она читала, другие видела на фото - и вот перед нею всё повторялось: те самые лица, те самые позы... Иногда Алеся не ленилась поймать и "тот самый" ракурс. А тогда она, затянутая в чёрный мундир, стояла поодаль и исподлобья наблюдала, как Юрий Владимирович и Татьяна Филипповна сидят на улице и пьют чай.