По ту сторону прав человека. В защиту свобод

Идея, согласно которой в политике добро может порождать только добро, игнорирует то, что Макс Вебер называл парадоксом последствий. Исторический опыт показывает, что наилучшие намерения часто приводили к катастрофическим результатам. Также история учит нас тому, что право на вмешательство ни разу ни решило ни одной проблемы, поскольку оно, напротив, приводит к их умножению, как мы могли видеть в Косово, Афганистане или Ираке. Демократию и свободы невозможно навязать извне, особенно одним махом. Их формирование может быть результатом лишь местного развития, а не принудительного обращения. Кроме того, суверенные политические образования, атакованные или заклейменные дискурсом прав человека, исчезая, уступают место не мирному и более справедливому порядку, а порождающим социальное напряжение и неравенство суверенным финансово–экономическим структурам, которыми с еще большим произволом распоряжаются мультинациональные корпорации и финансовые рынки. «Идеология прав человека, — констатирует Ален Берто, — призывает не столько к освобождению народов, сколько к полицейским мерам, осуществляемым силами государств»[131].

Едва Французская революция успела провозгласить права человека, как начался Террор, считавшийся средством их осуществления. С 1729 по 1801 гг. Франция проводила политику оккупации, присоединения территорий и завоеваний — и все это во имя «свободы». Право на гуманитарное вмешательство не менее воинственно. «Не исключено, — писал Жюльен Фройнд, — что, раз люди развязывают войну ради “лучшего мира”, однажды они будут сражаться во имя не менее достойных концепций, связанных с правами человека»[132]. К этому мы как раз и пришли. Бернар Кушнер, который не так давно хвалился тем, что «всегда оказывается на стороне тех, на кого падают бомбы, а не тех, кто их бросает», сегодня заявляет: «Превентивная война — это понятие, которое мне представляется не только очень точным, но и приближающимся, наряду с некоторыми другими, к тому, что мы предлагали в качестве обязанности, а потом и права вмешательства»[133]. Но право на вмешательство не только оправдывает превентивную войну. Наделяя провоцируемые им войны моральностью, представляя их в виде «справедливых войн», оно в итоге делает из врага преступника, превращает его в олицетворение Зла: тот, кто ведет войну во имя человечества, обязательно отнимет у своих противников право называться людьми. «Справедливая война» по определению является войной тотальной.

*

Известно, что учение прав человека, определяя права как атрибуты, внутренне присущие человеческой природе, постулируют самодостаточность человека. «Фундаментальные права в собственном смысле слова, — подчеркивает Карл Шмитт, — не более, чем либеральные права человека как индивидуальной личности»[134]. Впрочем, поскольку права человека — это атрибуты изолированного индивида, отвлеченного субъекта, независимого от отношения к себе подобным, ведь он должен в самом себе найти свои основания, эти права не представляются противовесом обязанностей, которые были бы им симметричны. Вначале этот индивидуализм был настолько выражен, что в Декларации 1789 года свобода ассоциаций вообще игнорировалась, как, в целом, и любая форма коллективного права. Точно так же ее авторы осуждали все профессиональные объединения (закон Ле Шапелье, декрет Алларда). Теперь коллективные права признаны, однако и сегодня осуществление прав человека в конечном счете должно касаться исключительно индивида, даже если некоторые из этих прав могут применяться лишь коллективно.

«Современный гуманизм — это абстрактный субъективизм, — пишет Жан–Луи Вюльерм. — Людей он представляет заранее сформированными индивидами, субстанциями, выступающими универсальными носителями одних и тех же атрибутов, готовыми выдвигать одни и те же требования во всех обстоятельствах в соответствии с формальными правилами, выводимыми из одной и той же рациональности»[135]. Очевидно, что из этого индивидуализма или атомизма проистекает контрактуализм: поскольку в начале нет ничего, кроме изолированных индивидов, образование обществ можно объяснить только договором, юридической процедурой, относящейся к области частного права: если рынка еще нет, только такой договор может обойти огромное затруднение, связанное с необходимостью обосновать легитимность общества принципом независимости индивида, то есть «наиболее асоциальным из всех возможных принципов»[136]. Однако в учении прав человека общественный договор не меняет природы индивидов. Общество остается просто суммой индивидуальных атомов, наделенных суверенной волей и в равной мере движимых рациональным стремлением к наибольшей выгоде. Каждый субъект самостоятельно определяет свои цели, к обществу он присоединяется лишь в той мере, в какой оно ему служит. Иными словами, только индивид существует на самом деле, тогда как общество или коллектив — всего лишь абстракция, обманка, некая прибавочная реальность.