По ту сторону прав человека. В защиту свобод

Во второй статье Декларации 1791 года утверждается, что единственное предназначение прав гражданина — сохранение прав человека. Это утверждение повторяется в первой статье Декларации 1793 года. Тем самым революционное право стремиться, что совершенно очевидно, примирить субъективное право с объективным, естественное право — с позитивным, гарантировав таким образом объединение гражданского статуса и принадлежности к человечеству. Однако при Революции «естественного» человека на самом деле можно застать только в обличье гражданина. Одна из причин, вероятно, в том, что революционная власть пришла на место уже существовавшей государственной власти, тогда как американские Декларации прав были провозглашены в совершенно ином контексте и были нацелены на собирание нового политического образования из множества осколков и частей[139]. Руссо со своей стороны уже высказался о примате гражданина в своем знаменитом тезисе: «Нужно выбрать, кем быть — человеком или гражданином, поскольку невозможно быть одновременно и тем, и другим»[140]. Составители революционных текстов сами поддерживают гражданскую концепцию прав, которая совмещается с выраженным легицентризмом, причем эта тенденция еще больше закрепляется их желанием прежде всего определить права нации. Утверждение суверенности нации и в самом деле вскоре стало более важной задачей, чем утверждение всеобщих прав индивида. «Нация, — пишет Мона Озуф, — мыслится не в качестве состоящей из свободных и равных индивидов, а в качестве того, что наделено, причем уже с самых первых дней Революции, абсолютным приоритетом»[141]. Определение человека как естественного субъекта, который, чтобы получить признание в качестве субъекта права, должен стать объектом позитивного законодательства, закрепило примат прав гражданина, что одновременно позволило революционной власти легитимировать привлечение частных лиц к политическим делам.

Исследуя под теоретическим углом зрения определение прав человека и прав гражданина в Декларации 1789 года, Карл Маркс в свою очередь отмечает, что в либеральном буржуазном праве совместное развитие двух этих сфер риторически остается возможным, однако на практике оно представляется противоречием, поскольку оно разделяет человека на две части и приписывает ему внутри каждой из сфер цели, которые невозможно ни примирить, ни даже сочетать друг с другом.

Марк не только отлично понимает, что за правом на труд скрывается, прежде всего, власть капитала, но и видит, что вместе с абстрактной всеобщностью «человека», права которого провозглашаются, первым делом утверждаются именно частные интересы. Вот почему он разоблачает формализм прав человека и их присвоение имущим классом, который один только может определить своими законами то, в каких пределах должна осуществляться свобода каждого. Права должны быть применимы ко всем, но на деле они, по существу, ограничены буржуазией. Маркс пишет: «так называемые права человека, droits de l’homme, в отличие от droits du citoyen, суть не что иное, как права члена гражданского общества, т. е. эгоистического человека, отделённого от человеческой сущности и общности […] Речь идёт о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себя монады»[142]. Утверждать, что цель всякого политического союза — это защита прав человека, сводить права гражданина до роли «простого средства для сохранения этих так называемых прав человека» — значит ставить человека как гражданина на службу эгоистическому человеку: «наконец, не человек как citoyen, а человек как bourgeois считается собственно человеком и настоящим человеком […] Реальный человек признан лишь в образе эгоистического индивида, истинный человек — лишь в образе абстрактного citoyen»[143].

Тезис Маркса был специально подвергнут критике Клодом Лефором, который утверждает, что как раз абстракция прав человека, их антиисторический формальный характер составляет их ценность и гарантирует возможность обращения к ним в какой угодно ситуации. По словам Лефора, именно потому, что права человека — это права человека безо всяких конкретных качеств, они могут соответствовать своему определению: «Права человека приводят право к основанию, которое, несмотря на свое именование, не имеет формы, представляется внутренним для него и в этом ускользает от любой власти, которая бы намеревалась им завладеть»[144]. Однако Лефор не объясняет, как такие права, которыми не могла бы завладеть ни одна «власть», могли бы гарантироваться и применяться вне рамок политики, которые сами предполагают определенную власть.