По велению Чингисхана

О, сколько еще молиться Господу Богу?! Но все бесполезно… Или Бог не слышит, или наши мольбы не достигают его ушей? Почему врагу, разрушившему судьбы и жизни тысяч и тысяч людей, шагавшему по колено в крови, не воздастся за все злодеяния? Наоборот, он становится все сильнее, все дальше идет по пути бесчинств… Но Христос не вмешивается, словно ничего не видит».

Возле их сурта тихо, так, что даже дыхания не чуялось, застыли молодые воины, которым было поручено охранять его. Только было слышно, как переступают застоявшиеся кони, и время от времени в ночной тишине раздавалось их фыркание.

Он помнил, как лет десять назад, в год Желтого Кролика[39], они с Кехсэй-Сабарахом переночевали в этих же окрестностях и в такую же пору, направляясь к гур хану просить помощи после поражения на Иртыше, потеряв почти все войско.

Как они были жалки тогда, какое позорное, тяжкое для них было время… На троих вместе с Кехсэй-Сабарахом и джасабылом имели лишь двух коней. Только с помощью гур хана они вновь тогда обрели человеческий облик…

А сегодня Кучулук совсем другой человек. Его в горах ждет войско в пять мэгэнов. Несмотря на свою немногочисленность, они уже доказали свою силу, несколько раз без значительных потерь выходили победителями из жестоких схваток с врагами, числом куда побольше их, закалились в этих боях.

И добрая эта слава, эти вести наконец-то достигли ушей тех, кому они предназначались. Потому и пригласили – и на серьезный, видимо, разговор…

Кехсэй-Сабарах хоть и дремал, сидя перед угасающим очагом, подперев голову руками, но безошибочно узнал легкие шаги своего правителя, приподнялся:

– Хайа? Ну, что? Дела в гору?

– Хайа-гора осталась средь вершин, а нас впереди ждут долины семи великих рек, – рассмеялся Кучулук.

– Все хорошо?

– Хорошо… Но, насколько я понял, пока мы находились между небом и землей, обстановка здесь значительно накалилась.

– Конечно… Пока я сидел и думал, моя уверенность в том, что гур хан неспроста нас вызвал, окрепла еще больше. Вот утром встанем, не успеем одуматься, как уже окажемся в Ставке, ведь недалеко совсем. А если нас тут же проводят к гур хану, что тогда будем делать?

– А что делать? Сперва выслушаем его, потом будем думать, – сказал Кучулук и зевнул, не придавая вопросу старика особого значения.

– Что ты, как можно так, не подумавши, отнестись к случаю, когда судьба решается?!

– А что ты предлагаешь придумать заранее, если мы не знаем, что скажет гур хан? – Кучулук дурашливо округлил глаза, повернулся к своему старому наставнику и воину. – Как это предугадаешь?

– Но ведь заранее ясно, что хочет сказать гур хан! Угадать это просто. Самое сложное – что ответить на это.

– Придумаем на месте. Сообразим.

– Нет, сынок… В какие-то сложные моменты нельзя отпускать поводья, откладывать думать. Можно напрочь испортить всё будущее наших долголетних отношений одним необдуманным, поспешным словом… – Кехсэй-Сабарах строго посмотрел на своего молодого правителя. – Всего лишь одним иногда.

– Ну, ты прав, конечно… Ведь гур хан по-человечески отнесся ко мне в самые трудные времена, когда явился я к нему совсем нищим, помог заново организовать хоть малое, но войско. И я сам знаю, что нельзя мне показать хоть малейшее сомнение в ответ на его просьбу.

– Вот это правильно! Ясно, что сейчас он готовится с войне с Мухамметом. И хочет, чтобы мы помогли ему в этом. Союзников у него совсем мало.

– Понимаю и это. Но все ж мне становится горько, как подумаю, что я со своими ничтожными мэгэнами совсем затеряюсь в рядах его орды… да, совсем растворюсь, будто меня и вовсе нет. К тому же исход битвы не ясен, а у нас никакой иной опоры нет, кроме этих людей, моих воинов. – Кучулук вздохнул. – Но придется все равно согласиться, нельзя за такое добро платить неблагодарностью…

– И в самом деле, подумай, что ему твои мэгэны?! Это действительно для него мелочь. Гур хан вряд ли стал бы нас из-за этого звать – значит, что-то другое его сильно прижало.

– Понимаю… Все понимаю, и ты сам знаешь, как я разочарован в этой жизни… Но от обязанности отблагодарить не скроешься даже в самых высоких горах.

– Не надо так говорить… Зачем тебе хоронить себя в каменных горах в столь молодом возрасте? И какая там может быть жизнь? А ведь есть еще и твои люди, твой угнетенный род… Нет, гони прочь такие монашеские мысли. Лучше думай о том, как не упустить такой счастливый случай, который судьба сама тебе посылает…

– О чем ты?

– Да о том, что ему нужны не столько твои мэгэны, сколько ты сам! К тому ж, я человек старый и потому многое различаю за проносящимися мимо мгновениями… Много вижу того, чего, может, и не хотел бы видеть. Словом, скажу тебе прямо: молодой хотун ты очень понравился… Очень. Да ведь и тебе она тоже приглянулась, если не ошибаюсь? Или даже более того?

– Н-ну, старый хитрец!.. – никогда не относившийся к робкому десятку Кучулук в веселом смущении потупил глаза. – Ишь чего углядел… Так ты сводней работал?

– Сынок, не упусти счастья своего…