По велению Чингисхана

А тогда Кучулук был так подавлен их величием… Его, хоть и отпрыска знатного рода, но всего лишь одинокого сироту, мальчишку еще, одетого в грязные лохмотья, они подзывали, издали маня пальцем, пытались разговорить, расспросить. Хохотали по всяким пустякам. И постоянно ехидничали друг над другом, спорили, а то и ругались.

* * *

Теперь этого нет и в помине. Держатся как-то напряженно все, почти приниженно. И, скорее всего, силятся угадать, как сложится положение.

С разговорами и расспросами, как раньше, на Кучулука не кидаются, но издалека зорко следят за каждым движением.

И все знали, кажется, что неспроста гур хан пригласил его не как обычного гостя, а как действующего правителя другой страны.

На следующий день подошел сам джасабыл гур хана, но почему-то позвал с собой к хозяину не Кучулука, а Кехсэй-Сабараха. Это очень встревожило, взволновало Кучулука, и вовсе не потому, что было ущемлено его ханское самолюбие; но ничего другого не оставалось, как ждать. Ведь только в одном случае приглашают на разговор не самого главу, а его доверенного человека.

Это когда речь идет о сватовстве… Странно…

И хотя понятно, что таков древний обычай, но все же для человека, привыкшего всегда и все решать самому, как-то становится не по себе, что его судьбу, самый важный вопрос в жизни решают другие…

* * *

На самом же деле Кехсэй-Сабарах никогда не был для него посторонним человеком. После того военного несчастья, что произошло у подножия горы Нахы, когда почти все найманское войско во главе с ханом попало в плен к врагу, сам Чингисхан предлагал старику высокий чин. Тогда жена Тайан-хана и мать Кучулука, Гурбесу-хотун, хоть и была унижена, подавлена, попав в руки врага, позвала к себе старого воина и велела непререкаемым тоном:

– При первой же возможности беги к Кучулуку и с этого дня стань ему наставником и советником, пока жив, указывай ему дорогу. Я сказала! Ты услышал!

– Ты сказала! Я услышал! – еле выговорил в ответ старик, такой же подавленный и униженный, а про себя подумал: «Неужели до сих пор я не выплатил еще свой долг, не выполнил своей обязанности?..»

Тогда он окончательно понял, что простому человеку никогда не освободиться от тяжкой участи быть подседельной лошадью, тягловой силой, каких бы чинов и должностей не добился, какой бы славы не добыл. Сколько врагов своих повелителей сокрушил он за свой долгий век, сколько богатства добыл для Ила, только ненасытность правителей все растет, все равно им чего-то не хватает, недостает. И во всем этом всегда виноват ты, всегда спросят с тебя.

Рассчитывал, что хоть несколько годков на старости лет подышит вольным воздухом, а что получается? Но, с другой стороны, если бы вдруг с него сняли ярмо, которое он тащил всю жизнь, и оставили без всякого внимания, задач и поручений, то… что бы он делал? Разве бы это жизнь была?

Не зря же издревле почтенные старцы многочисленных степных народов считали проклятием бесполезную смерть в постели от старости и болезней? Самые счастливые из мужчин завершают свою земную жизнь на поле брани или в пути, выполняя поручение, приказ, исполняя долг своей жизни.

* * *

Переступая порог ханского сурта, в котором одновременно могло бы уместиться несколько сюнов, более чем уверен был теперь Кехсэй-Сабарах в главной причине вызова. Долгая дорога сюда, во владение одного из самых могущественных правителей срединного мира, дала ему достаточно времени, чтобы перебрать все возможные посылы, все мало-мальски вероятные причины, также и многие следствия, вытекающие из них, а дни, проведенные в Ставке, лишь укрепили его уверенность в правильности своих выводов.

Войдя, он увидел, что гур хан держит совет со своими военачальниками; и то, что его пригласили как раз в это время, старик принял как знак доверия ему, еще вчера человеку совершенно постороннему, чужому. Вскоре, отпустив тойонов, гур хан непринужденно, как давнего знакомого, пригласил его сесть напротив.

– Мы с тобой оба старые люди, мы многое видели и потому мало чему удивляемся. К тому же я знаю, что ты многодумен и понимаешь гораздо больше, чем говоришь… Да и много чего иного знаем о вас. А потому будем говорить без обиняков, напрямик – и, думаю, я тебя не удивлю… – гур хан устало улыбнулся, и не столько губами, сколько воспаленными непрестанной думой и болезнями глазами, белки которых были желты как позднеосенняя трава. – У тебя, посланца славного и братского нам народа, есть батыр, достойный своих мужественных предков, а у нас есть девушка, достойная его…

– Не гневайтесь на меня, не хотел перебивать вас, показаться непочтительным к вашему высокому имени, но разрешите первое слово молвить все же мне, поскольку у меня – батыр, – склонив голову, сказал Кехсэй-Сабарах и тут же поднялся, поправил нарядную шапку с пером, пояс, одернул одежду. В ответ гур хан тоже тяжело встал с места и повелел пригласить только что вышедших тойонов.

Дождавшись, пока они войдут, старик опустился перед правителем на одно колено: