По велению Чингисхана

– Конечно… Ведь мы жили то с кара-китаями, то с сартелами.

– Вот в этом и есть твоя беда.

– Как это?! – изумленно посмотрел Барчук на свою жену.

– Сколько уже я твержу всем вам о Джасаке монголов, язык намозолила, а вы во внимание не принимаете. Даже сам ты в нем еще не разобрался.

– Так ведь я вроде знаю Джасак… – Барчук по-ребячьи почесал затылок. – Нет у нас никого, кому бы Джасак не нравился или кто был бы против него…

– Неужели смели бы не принять его? Нет уж, молчите, раз согласились следовать за нами… – голос хотун зазвенел металлом, и Барчук опять опустил глаза. – Я про другое говорю. О том, что вы поверхностно понимаете Джасак, наш устав монголов, не вдаваясь в суть, в его содержание. Ну, например, вот ты отправился уже с Джэлмэ, возглавив свой тумэн. Как поступят твои люди при виде пасущейся овечьей отары на землях кара-китаев?

– Как поступят? – Барчук смешался, не то что не зная, как ответить на этот простой вопрос, но, скорее, боясь неверным ответом опять рассердить хотун.

– Ну?! Говори же!

– Так… так они ж голодные будут, столько времени в дороге, без мясного, – сказал честно Барчук, хотя и знал, что дает неправильный ответ. – Смотря по обстоятельствам…

– Ну вот! Только закипят котлы над кострами, как прибудут тойоны-сурджуты, арестуют виновных и отведут вместе с пастухом, чье стадо пострадало, к Джэлмэ. А тот сразу же прикажет отсечь головы двум-трем грабителям и распорядится выдать потерпевшему столько голов отборных лошадей, сколько баранов вы съели.

– Ну да, это-то я знаю…

– Да и не только это. Ваши люди привыкли еще до конца сражения бросаться в грабеж и мародерство. А у нас это строго запрещается. Нукер не должен оставлять свое место в строю открытым ни на один миг, не отвлекаться в сторону, пусть хоть там слиток золотой с конскую голову… Без разрешения, приказа – ни шагу в сторону! Хоть это вы знаете?

– Знать-то знаю, но, по правде говоря, не совсем понимаю. Зачем и как, даже под страхом казни, можно заставить выполнять такой жестокий приказ человека, разгоряченного… да нет – обезумленного боем, видом крови? – недоумевал искренне Барчук. – Если честно признаться, это для нас непонятно и почти невозможно. Вы ведь, в конце концов, зовете воинов в поход, разжигая в них жадность к богатству, маня их богатой добычей, возможностью того же грабежа… За что и почему должен воевать, а то и умирать простой нукер, если он не имеет права ни на что… Даже добычу схватить не может без приказа?

– Так я и знала! Ты совсем не понял сути Джасака, видишь только внешнее, не главное… Ну, скажи мне тогда, зачем, ради чего ты сам так стремишься ехать в поход с нашими? Чтобы добыть, разделить богатство сартелов?

– Да нет… – Барчук в раздумье покачал головой. – Мне добыча не очень-то и нужна. Зачем куда-то ехать, воевать, зная, что нигде не найдешь более выгодного и надежного дела, чем Шелковый путь?..

– Почему же тогда так хочешь в поход?

– Знаешь, за всю свою жизнь на земле я никогда еще не чувствовал себя свободным… Я ведь все-таки немало делаю по обеспечению караванов. Постоянно гнетут эти бесконечные заботы, давят обязательства… И, сама знаешь, как наседает старшая. Но хотел бы хоть на какое-то время почувствовать себя причастным к великому делу, быть рядом с такими воителями, батырами. Надо и мир посмотреть, не сидеть же тут весь свой век, слушать россказни проезжающих… Не гонюсь за славой, но хоть будет что вспоминать на старости лет.

Алтынай сдержала готовый было сорваться с языка очередной насмешливый упрек, опомнилась, тронутая этими его словами: «А с чего ты, женщина, всю еще короткую свою жизнь, считай, не вылезавшая из сурта, читаешь ему поучения, да еще военные?.. Вся сила твоя не столько в тебе, сколько – за тобой… И если твоя судьба не сложилась как надо, то ведь и его тоже не удалась. Зачем спешишь унизить беднягу, когда он с таким желанием, воодушевлением поворачивает на добрый путь, на дорогу мужчины? Как ни презирай свысока, не люби, но все-таки он твой муж, предназначенный тебе свыше, и с ним тебе жить до конца. И унижая его, не унижаешь ли себя?..»

Смущенная этими впервые пришедшими к ней мыслями, она сама опустила перед ним глаза:

– Да-да, я попрошу отца…

«Но все-таки мы другие, совсем другие люди. Разительно отличаемся от этих западных людей по своему внутреннему миру, по характеру и сути своей – то ли потому, что познали больше лишений, или оттого, что намного проще относимся к жизненным нуждам.

Если их воодушевляет лишь возможность что-то выиграть, выручить, пожить в свое удовольствие, если все их помыслы устремлены к цели легко и быстро разбогатеть, то у нас сами причины, побуждающие к такой жизни – зависть, жадность, всякие прочие низменные страсти, – считаются не изъянами характера даже, а полным пороком, и должны по Джасаку безжалостно искореняться, очищая человека.