По велению Чингисхана

По протекции Хорчу его сразу же взяли в учебный мэгэн Аргаса, где он и ознакомился подробно с основами и традициями, с устройством монгольского войска. И хотя до этого он был в совершенно другом войске, но военная наука везде строится на схожих основах, а потому Дабан очень быстро и прочно все нужное освоил. Да и руководство очень внимательно и пристально следило за всеми, все замечало, брало способных на заметку. Потому не прошло и года, как Дабана взяли тойоном-арбанаем в мэгэн сына Джэлмэ Усунтая, где и присвоили очередной чин. Вскоре его обратно вызвали в мэгэн Аргаса уже в качестве тойона-арбаная, то есть на вторую ступень обучения сюняев. Это как раз совпало с войной в Китае. Учебному мэгэну Аргаса в ней не давали останавливаться на одном месте надолго, как опытным подразделениям монголов, а постоянно обучая всем видам военного дела, с умыслом направляли на самые разные участки сражения: то бросали в атаку, то заставляли искусно отступать, иногда посылали и на штурм стен, которых в Китае хватало.

Это была, конечно, нелегкая наука; но в то же время к ним, молодым, относились с особой бережностью, не допускали к кровопролитным и тяжелым рукопашным боям или же, наоборот, к разгрому ослабевшего врага, к преследованию и расправе над побежденными, вовремя отводили их в сторону. Молодежь в таких случаях брала великая досада: как, они с таким воодушевлением и азартом сражались – а их в самые острые, решающие моменты боя, когда победа уже так близка, каждый раз выводят из него?!. Им казалось, что их лишают самого интересного, захватывающего, лучшего, отымают саму честь победы, славу…

Это теперь ему понятно, что монголы рачительно берегли свою молодежь, учитывали каждую мелочь в воспитании, последовательно закаливая ее, как умелый оружейник закаливает лезвие боевого меча, опасаясь пережечь его, тщательно оттачивая потом острие. Наставники замечали и самые неприметные, казалось бы, оттенки в поведении своих подопечных, выправляя его в нужную им сторону, не давая развиться в молодом воине неприемлемым чертам характера, выявляя и поощряя необходимые, по их понятиям, качества в нем.

Больше всего они следили за тем, чтобы у молодого человека не портился нрав, не были изуродованы естественные человеческие черты личности, не загрязнилась бы отвратностями войны сама кровь. Знали, что еще не окрепший характером юноша, увидевший или принявший участие в слишком жестокой рубке, в поражении или, наоборот, в легкой, но кровопролитной расправе, может в одночасье стать трусливым, нерешительным… Иное дело, сражаться на равных, убивать людей и проливать свою кровь во время боя, победный исход которого предрешен, в уверенности в своей силе – получая удары и нанося их сам, с азартом и одновременно с обостренным чувством собственного самосохранения. В такой особенный момент напряжения всех жизненных и душевных сил все на поле сражения видится совершенно другим, воспринимается иначе.

Ведь война – это такое жестокое и, по большому счету, противоестественное ремесло, что может внести сумятицу и разброд в мысли даже и привычного к ней человека, а то и вовсе отвратить от неё, сломать его, сделать негодным к воинскому делу. Так что, воспитывая боевой дух и верность долгу в своих молодых подчиненных, нужно зорко следить за всеми ступеньками их воинского роста, ибо здесь и в самом деле нет мелочей.

Дабан в общей сложности три раза возвращался к Аргасу для обучения. После второго срока на короткое время был направлен помощником сперва к Джэбэ, затем к Сюбетею. В Китае временно замещал сюняя, а однажды возглавлял даже мэгэн, и успел несколько раз поучаствовать в крупных сражениях. После третьей ступени срока обучения его назначили заместителем мэгэнэя при новом тумэнэе Хорчу.

У Дабана же была своя история. Пять лет назад Хорчу, обстоятельно обдумав все и посоветовавшись с Аргасом, женил его на девушке по имени Чюйэ – дочери погибшего на войне совсем еще молодым воина, внука старика Соргон-Сура Чимбая. Решили это очень просто: «Одинокому сироте лучше примкнуть к такому старому и сильному, многочисленному роду!..» На следующий год Чюйэ родила ему сына, которому дали имя деда.

Род Соргон-Сура владел прекрасными, очень удобными для разведения скота степями, раскинувшимися на берегу реки Селенга, имел многочисленные стада коров и табуны лошадей. Когда старик, всю жизнь не расстававшийся с сосудами для изготовления кумыса, сперва отправился с войсками в Китай, а затем и на запад, его хозяйство принял в руки старший сын Чилайин. Это был странный, по здешним понятиям, человек, ненавидевший войну, – в то самое время, когда все от мала до велика жили только войной, только ею и грезили. Значит, дело здесь не в одном воспитании, которое было у монголов везде одинаковым, а брало иногда верх и естество человека.

* * *

Долго выбирали илчи – послов, которые должны были вести с монгольской стороны мирные переговоры с султаном об окончательном мире, а при удаче их заключить договор с ним.