…Цепкая рука хватает её за капюшон куртки и рывком затаскивает в автобус. Пока Наташ протирает от снега глаза, дверь за спиной с протяжным скрипом захлопывается, и автобус, подпрыгнув, бодро газует.
Мальчик в последний момент ловит Наташу за плечо, буркнув недовольно:
– Осторожно, дурёха… Садись, – и кивает на безлюдные ряды сидений.
Наташа растерянно присаживается на ближайшее, вытертое за бесконечность веков до сального блеска.
Её странный попутчик устраивается на месте кондуктора у двери, со знанием дела нашаривает под сиденьем красную банку из-под кофе, выкидывает в неё свой окурок и, наконец, поднимает глаза на Наташу:
– Ну, раз уж решила – добро пожаловать, что ли. Езда, конечно, тряская, зато прибываешь всегда точно в срок… Не, это бесполезно, всё равно ничего не увидишь, – добавляет он, заметив, как Наташа украдкой вглядывается в снежную круговерть за окном.
На соседнем сиденье в такт подскакивающему на ухабах автобусу деловито сипит какой-то громоздкий, армейский даже на вид – от пропечатанных по трафарету букв маркировки до грязно-зелёного оттенка краски – аппарат с кучей рычажков сверху и длинной, мотающейся туда-сюда антенной.
Неожиданно сквозь шумы прорезается голос кумира поколений:
Мальчик снисходительно усмехается, когда Наташа подскакивает от неожиданности.
– А, не обращай внимания, Робертыч любит здесь петь… Не рассиживайся, мы уже подъезжаем.
– Куда? – за окном по-прежнему нет ничего, кроме белёсой мешанины дождеснега, больше похожей на белый шум потерявшего сигнал телевизора, Наташе даже чудится характерный шорох помех…
Нет, это, наверное, опять в том аппарате. В радиостанции.
–
Автобус начинает сбавлять ход. Мальчишка вскакивает, с ловкостью эквилибриста ловя равновесие в автобусной болтанке, и ныряет в кабину.
Наташа совсем не удивляется тому, что водителя, совсем как в песне, там нет.
– Не передумала? – деловито крутя руль, уточняет мальчик, повысив голос. – Учти, это последний шанс! А дальше как с парашютом. Встал к рампе – надо прыгать!
Наташа мотает головой. Увидеть это мальчик вряд ли может, но догадывается:
– Ну, тогда вперёд. Внимание, мы тормозим! Остановка… а, впрочем, какая разница!
Под визг тормозов автобус лихо заваливается на бок, дёргается – и замирает, рывком встав обратно на четыре колеса.
Мальчик снова выныривает из кабины – руки в карманах, серые волосы дыбом, несуществующий ветер мотает шарф по плечам.
Давно утратив чувство реальности, Наташа встаёт, подчиняясь кивку своего странного проводника в неизвестность, и пробирается к выходу.
Дверь со скрипом складывается вбок, словно занавес в заброшенном театре, и на сей раз в салон врывается ветер уже самый настоящий, полный пепла, пахнущий гарью и ещё чем-то незнакомым. Снега снаружи нет, только красно-бурая грязь, взбитая в кашу следами множества колёс.
Наташа застывает на подножке, но мальчик толкает её в спину, и приходится спрыгивать, мгновенно увязая в глине.
Невдалеке что-то громыхнуло, больно ударяя по перепонкам, словно очень-очень близко бушует гроза.
– Иди! – с лёгкостью перекрикивает грохот мальчик. –
– Куда?
– Вперёд! Твой Андрей – там!
С трудом выдирая ботинки из глины, Наташа шагает вперёд – и всё тут же исчезает: грязь, гроза, автобус…
Бессильно опадает ветер, вырастают вокруг незнакомые деревья, где-то беспечно журчит ручей.
Проводника нигде нет.
Никого нет.
Ещё шаг, и снова перемены. Мелькнули и сразу растворились в зелени неясные тени, и Наташа бросается за ними, почувствовав, угадав в них людей.
Они идут быстро, но осторожно – на первый взгляд такие нелепые, похожие на лесовиков с детского утренника в своих мохнатых зелёных костюмах… На второй – скорее уж на настоящих леших, с которыми шутить совсем не стоит.
Не хрустнут под ногой сучья, не шелохнутся ветки. Глаза на размалёванных зеленью лицах смотрят вокруг цепко, по-звериному, ощупывая каждое дерево, провожая взглядом каждую птицу.
…Вот только почему-то вовсе не замечают Наташи. Словно её здесь не существует.
Словно она – лишь отражение на глади воды.