По всем частотам. Сборник

Смерть – это страшно. Лежать сломанной куклой с отвратительной чёрной дырой в груди, пялиться стекляшками глаз в низкое серое небо… Как взводный, что раскинулся на асфальте неподалёку.

Надо подниматься, надо искать ещё живых, уходить отсюда, идти воевать дальше. Вставать в бесконечный строй идущих на смерть.

Ave, Caesar, morituri te salutant…

Не хочу умирать! У меня мать, я ей обещал! Обещал, что вернусь, обещал, что не брошу! Я боюсь, я не должен лежать здесь, как другие.

Господи, забери меня отсюда!

Матьпресвятаябогордица…

Верните меня домой, кто-нибудь, мне больно и страшно, не хочу идти умирать, не хочу становиться куклой, которую город сожмёт своим уродливым кулаком – и отбросит.

Куклу не спрашивают, но я же человек. Я же боюсь! Я…

Захлёбываюсь словами – ору, не слыша себя. Рука охвачена огнём, невидимым, но страшным, потому что пошевелить ею невозможно. Я уже калека, я сломанная кукла, куда мне дальше-то?! Заберите меня к маме, она не должна оставаться без сына! Господи, ну неужели у Тебя нет такой силы, чтобы спасла меня?!

Мама, мама, мама!

…Автобус нелеп и неуместен – старенький, весь во вмятинах и гари, стекло покрыто мелкой сетью трещин. С визгом тормозит рядом – я ошалело смотрю на него. Я, кукла в помятой каске, баюкающая отломанную капризным ребёнком-городом руку. Кукла на свалке уже сломанных кукол, которым ничто не поможет. Они мертвы – все-все. Перекрёсток за один день превратился в братскую могилу. Но я-то ещё живой!

С подножки автобуса спрыгивает светловолосый мальчик. Разгрузка, брюки и ботинки в рыжей грязи – почти заправский солдат.

Только зима на дворе – а он в футболочке, да шарфом горло замотано. И лет ему – пятнадцать от силы.

Хмурится недовольно, качает головой… а потом вдруг сморщилось жалостливо лицо:

– Ты чего, боец, один живой остался, да?

Трясу головой, пытаясь кивнуть, а почему-то не выходит.

Тогда он присаживается на корточки рядом, заглядывает в глаза…

Глаза в глаза. Мои – пустые кукольные стекляшки. Его – не разобрать цвета, тёмные, огромные, зрачки в полрадужки. Выворачивает наизнанку взгляд из-под серой, словно пеплом присыпанной чёлки – так не дети смотрят. Так смотрят те, кому воочию город – капризный ребёнок, ломающий куклы.

– Забери, – умоляю я, падаю перед ним на колени. Верю, что он это может. – Забери меня домой, к маме… Забери!