По всем частотам. Сборник

Треск помех уносит родной голос, ему на смену приходят другие – вереницы позывных, просьб, сообщений и приказов, а потом чей-то стеганувший по нервам крик: «Варяг, Варяг, держись, мать твою, держись! Вы должны продержаться!» – но Русь не знает: ТОГО ЛИ «Варяга» зовут, где, когда… И снова треск помех и голоса, голоса, голоса.

Только один раз прорезывается усталое: «Занимаем оборону…» – и дальше уже ничего не разобрать.

Русь обнаруживает себя на полу автобуса, головой на сиденье рядом с радиостанцией. Пальцы продолжают до боли стискивать наушник, в котором шуршит еле различимое «Я Дуб-18, я Дуб-18».

Ник присаживается на корточки и мягко отбирает у Руся гарнитуру.

– Ты их всех знаешь? – сдавленно спрашивает Русь.

– Ну… более-менее. Не всякий может вот так докричаться до моей радиостанции. Я… частенько слушаю эфир. И иногда нахожу… кого-то. Кому могу помочь. Кому должен помочь.

– А… – Русь не может заставить себя спросить про папу. В конце концов, папа ведь вернулся живым-здоровым. Всегда возвращался живым-здоровым. И не надо вспоминать ту, другую реальность, и пустой рукав, и сны про Гарина, и…

Не надо.

– Нет, не каждого из тех, кого здесь слышно, я обязательно должен спасти, – торопливо говорит Ник и щелчком выключает радиостанцию. – Это просто голоса войны. Многие из них отлично справляются сами.

– А кто такой Дуб-18? – спрашивает Русь, только чтобы что-то спросить. Зацепиться за что-то мыслью, чтобы не думать о папином голосе.

Вдруг вспоминается, как поменялся в лице Руслан, заслышав это «Я Дуб-18». И где-то в глубине души Русь уже знает, каким будет ответ, – ещё до того, как Ник открывает рот:

– Капитан ВДВ Олег Огарёв.

Огарёв, Огарёв… знакомая фамилия. Папа упоминал?

Да, конечно упоминал. Только не Олега.

Руслана Олеговича Огарёва.

– Дагестан, – ровно говорит Ник. – Август девяносто девятого.

Русь осторожно поднимается на ноги. Долго смотрит на замерший в немом молчании короб рации, на автопилоте прокручивая в голове отрывки из «Технического описания и инструкции по эксплуатации радиостанции Р-159». Перед глазами маячит искажённое лицо Руслана, и узел внутри стянулся до мешающей дышать боли.

Наконец Русь тихо спрашивает:

– А ты бы мог что-то сделать… тогда?

– Нет, – ещё тише отвечает Ник.

– Почему?..

– Потому что не мне вмешиваться в человеческий выбор.

– Почему?! – почти рычит Русь, вцепившись в поручень и старательно не глядя на друга.

Соблазн вцепиться ему в плечи и трясти, трясти, трясти – слишком велик.

Где-то на дне души хочется проклинать Зенита за то, что Русь во всё это влез. Всё это услышал и узнал.

– Потому что это нельзя обесценивать! – сердито отзывается Ник. – Потому что человек решает – и человек делает! Выбирает – свою жизнь или чужую. Ты же знаешь, ЧЬЮ жизнь выбрал капитан Огарёв.

Это удар под дых. Почти в прямом смысле, потому что требуются усилия, чтобы с каким-то всхлипом втянуть в себя воздух.

Тем более Русь слишком хорошо помнит момент своего собственного выбора – там, в две тысячи восьмом. Папа, Гарин, или…

Ты сам.

Кто сказал, что в десять лет ты ещё ничего не понимаешь? Понимаешь, ещё как.

Даже больше, чем нужно.

И запоминаешь на всю жизнь.

– И… ничего нельзя сделать?

– Если бы я мог спасти всех… – с тоской говорит Ник, катая в руках неведомо откуда взявшуюся гильзу автоматного патрона. – Если бы имел ТАКУЮ силу… Я бы просто прекратил все войны. Все смерти. Прямо с Авеля начиная. Вот только… смысл? Смерть вошла в наш мир не по жестокости – а из милосердия… И она всё равно уже побеждена, раз уж на то пошло. А такие, как капитан Огарёв… или твой Руслан – только ещё ярче доказывают её проигрыш.

– Этот твой закон пшеничного зерна? – Русь старательно сглатывает что-то колючее и горькое, застрявшее в горле.

Щиплет губы смолистый привкус Никова табака. От собственного бессилия хочется орать. Разбить стекло автобуса, прямо кулаком.

Сделать хоть что-то!

– Русь… не злись, пожалуйста, – тихо просит Ник. – Думаешь, тебе одному хреново?

Русь сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Делает глубокий вдох. Медленно поворачивается к Нику и, не узнавая собственного голоса, хрипло говорит:

– Слушай. Давай хоть с этим грёбаным Зенитом разберёмся. Прямо сейчас.

– Как?!

– Как угодно. Просто как угодно.

Садится и, не сдержавшись, всё-таки стукает ладонью по проклятой радиостанции.

Та немедленно откликается:

– Пш-ш… Эй, кто меня слышит! Приём! Кто-нибудь! Прекратите обстрел, прекратите обстрел, здесь свои! Пш-ш… нибудь! Приём! Прекратите обстрел! Прекратите!..

И хотя помехи, истерика и не прошедшие ещё годы искажают голос, Русь узнаёт Зенита. Не может не узнать.

Решение возникает мгновенно.

– Ник… я знаю, куда нам отправиться.

Голос Зенита вкручивается в сознание раскалённым стержнем.

«Эй, кто меня слышит! Приём! Кто-нибудь!..»

– Куда?

– В самое начало всей этой истории. Я знаю, как сделать так, чтобы Зенит не пошёл с нами сегодня… Чтобы вообще не понадобился.

– Русь? – Ник смотрит настороженно, чувствуя, что друг что-то не договаривает.

А Русь не хочет уточнять детали.