По всем частотам. Сборник

Хочет просто поскорее всё это закончить.

– Грозный. Январь 1995 года. Давай, Ник, ты же один раз Зенита нашёл там, знаешь дорогу.

– Точно всё получится?

– Ага, – Русь усмехается – кривовато, надломанно, чужой усмешкой.

Ник молча вздыхает… и, уступив, уходит в кабину.

А Русь проводит рукой по лицу, раз, другой, словно пытаясь смыть кошмар, как липкую паутину.

Потом просто закрывает глаза и бормочет:

– Боже, неужели я это сделаю…

Автобус рычит, как БТР, газуя прямиком в неизвестность.

***

– Так что ты хочешь сделать? – Ник тормозит в дверях, пока автобус сбрасывает ход, подпрыгивая на колдобинах. – Куда выйти?

– К Надиру. Его ты найти там сможешь? Помнишь, тот полкан говорил, что Зенит с Надиром в одной колонне были?

– Понятно… – с долей сомнения тянет Ник. – Ну, хорошо. К колонне – так к колонне. Только, это… тогда ты один пойдёшь. Я тебя подберу потом. Хорошо?

Похоже, ему эта идея нравится всё меньше с каждым словом.

– Почему один?

– Мне же нужно Лёху вытащить, – хмыкает Ник. – Забыл?

Русь не задаёт идиотских вопросов типа «В смысле, ты же его уже вытащил?» – нужно, значит, нужно.

Автобус со скрежетом тормозит и распахивает дверь. Ник подвигается, уступая дорогу:

– Давай, я быстро – Лёху вытащу и сразу назад! Ну, не тормози, мне пора уже, а то…

И тут Русь замирает.

Всё вдруг оказывается таким простым!

Элементарным.

Просто заболтай сейчас Ника, всего на пару минут. Отвлеки. Задержи – как он тогда, в первый раз, задержался с этим его Марой.

И не будет проблемы с Зенитом.

Потому что и Зенита, скорее всего не будет.

А значит, и их сегодняшнего выхода, и ощущения неправильности, и…

Он делает вдох, чтобы что-то сказать, ловит взгляд Ника – и пропадает.

Пахнет табаком и ладаном. Тёмные глаза Проводника бездонны, и там, в них – грохот взрывов, фонтаны взметнувшегося песка, треск рации, свист пуль и осколков.

Знакомый блокпост.

Знакомый лейтенант, навзничь опрокинувшийся в дорожную пыль.

Шорох в гарнитуре его рации: «Точка-пять, Точка-пять, это Берёза, приём! Что у вас там?! Шиза, мать твою, ответь!»

– Русь? – оклик Ника возвращает в реальность. – Ты идёшь?

Русь молча спрыгивает мимо него на землю, и глина пустыря под ботинками застывает раздолбанным, сырым асфальтом чужого города. От резкого перескока температуры тело пробивает дрожь.

А потом мир вокруг словно врубается в полную силу: далёкие взрывы, вой огня, стоны раненых, крики, отвратительный запах гари…

Под ногами Руся заляпанная какими-то ошмётками (не думать, не думать, что это!) каска. Русь делает глубокий вдох – и кашляет, поперхнувшись ледяным воздухом.

Если он тут задержится, то просто околеет. Рассчитанная на сирийскую жару одежда не спасёт, когда вокруг около нуля.

Двигайся, матрос. Вперёд!

Как когда-то в Южной Осетии, в тот самом сне-который-не-сон… набрал воздуха – и пошёл.

Теперь ты знаешь, кто такой этот Надир и что случится, если его не убрать.

Русь перехватывает автомат – и выныривает из переулка на широкую, заваленную обломками улицу.

«А потом их своя же арта и накрыла», – вспоминает Русь рассказ Ника, оглядываясь по сторонам. Горят бээмпэхи, лежат разбросанными куклами люди. Дома вдоль улицы скалятся проломами стен… и на всё это сыплется из низкого серого неба мокрый, смешанный с моросью снег – чтобы мгновенно растаять.

Этот мир, этот город выталкивает чужака-Руся. Здесь всё чужое, страшное, незнакомое.

И в то же время слишком, слишком близкое и понятное.

Если в десять лет Русь знал войну только по папиным снам, то сейчас он уже морпех-контрактник, пропрыгавший хрен знает сколько учений, тренировок… и несколько боевых выходов. Которые, конечно, прошли тихо, но что это меняет?

Взгляд привычно выхватывает-опознаёт технику и оружие. Сканирует окружающие дворы в поисках опасности. Замечает движение рядом – и рефлексы кидает в сторону, на одно колено, вскинув автомат…

«Он тебя не видит», – несколько секунд спустя заставляет себя подняться Русь.

Его действительно никто не видит. Не этот залитый – своей ли, чужой? – кровью шатающийся боец, ни другие, такие же контуженные, раненные, чудом выжившие.

И кто из них тот Надир, будущий… как его там, амир аль-Кохаб? Великий воин джихада, блин.

Русь вглядывается в лица бойцов, но видит только чужой страх. Кровь. Смерть.

Его мутит и трясёт.

В стороне от передней машины – того, что от неё осталось, – у самой стены дома сидит боец, черноглазый татарин едва ли старше Руся. Таращится вокруг испуганно, размазывая натёкшую из носа кровь, причитает что-то про Аллаха.

Вдруг его взгляд останавливается на Русе. У того перехватывает дыхание.

Его кто-то видит?!

Кажется, солдат даже не осознаёт, насколько Русь нереально здесь смотрится. Просто вглядывается, беспомощно моргая и причитая по-татарски. То ли маму зовёт, то ли Аллаха…

Это – Надир?

Это за ним сюда пришёл Русь – отнюдь не спасать и не выводить?

За вот этим окровавленным, до смерти перепуганным парнем в драном бушлате? За его жизнью.

За его смертью.

Палец примерзает к спуску автомата. Хочется плюнуть на всё, схватить этого придурка за ворот, втащить в Ников автобус…