Побег из Содома

Пока вода в тягама, массивном котле, медленно нагревалась, Кацуми смогла рассмотреть нагрудные знаки и медали, которые украшали парадный мундир её гостя. Как и любая уважающая себя гейша, Кацуми знала наизусть все государственные награды и знаки отличия.

«Так…– мысленно перечисляла она, медленными и выверенными движениями взбивая бамбуковым венчиком ароматный и густой маття, молотый зелёный чай. – …три нашивки за ранение, медаль “За доблесть в особых условиях”. А вот “За отвагу при разминировании”, “За военные заслуги”, “За доблесть при охране федеративных границ” и знак “Участник боёв при Чёрной долине”. А у него внушительный послужной список… И он не так молод, как кажется, если успел отличиться в “Долине”». Бамбуковый тясэн изящно двигался в её умелых руках. Наконец, она налила чаю в великолепный тяван, чашу для чаепития, и подала гостю.

– А ты красивая…– медленно проговорил гость, сделав длинный глоток.

– Вы тоже очень красивы, но вы лишаете меня счастья увидеть вашу красоту, и всё, что мне остаётся, – это любоваться великолепием вашего парадного мундира, – тотчас же ответила Кацуми. Это была реплика на грани фола, и она прекрасно это знала, но решила рискнуть.

– Прошу прощения… – поклонился гость, – …я всего лишь хотел сказать нечто, не произнося ни слова.

– Что же, мой господин?

– То, что мой китель украшен медалями, тело – рубцами, а сердце – шрамами.

– Что я могу для вас сделать? – спросила Кацуми, мысленно благодаря богов за то, что через густые белила не видно, как её лицо залилось краской.

– Чаю…– просто ответил он.

Следующие минуты, показавшиеся Кацуми часами, она полностью сосредоточилась на церемонии. Пару раз краем глаза она видела, что лицо её гостя вздрагивает, как от судороги. Наконец, когда всё было закончено, она с глубоким поклоном предложила гостю сладости, завершающие чаепитие. Он взял их, но продолжал сидеть в полном молчании, чем окончательно смутил юную гейшу.

– Ваш домик так прекрасен, – с трудом произнесла она, пытаясь хоть как-то спасти положение.

– Это не мой. Это мамин… Она практиковала чайную церемонию. А я её терпеть не мог. В детстве не знал, как дождаться конца, когда был маленьким. А когда стал постарше – мог сбежать на середине. В знак протеста.

Гость опустил голову и вновь содрогнулся несколько раз.

– Мама была единственной, кто любил меня бескорыстно. Единственным человеком, которому ничего от меня не было надо.

– Господин! Мне тоже ничего от вас не надо. Ведь вы так щедры… Мне хотелось от вас лишь одного… Чтобы вы попробовали сладостей. И ничего более, – сказала Кацуми, глядя на гостя в упор.

После этого она увидела, как медленным движением он снял с себя плотную парадную маску и, посмотрев на неё красными от слёз глазами, молча показал её изнаночную сторону, прилегавшую к лицу. Под вырезами для глаз были искусно приклеены две полоски медицинского поролона, надежно впитывавшего слёзы. Кацуми вскрикнула, прикрыв рот веером, когда увидела его лицо.

– Что? Теперь узнала? Я прекрасно помню, где мы с тобой виделись. На приёме в Министерстве нравственности. Это был твой дебют. Ты тогда очень волновалась, но была прекрасна.

– Спасибо, Ваша Милость.

– Только с настоящими гейшами я могу быть самим собой. Ведь, что бы они ни увидели, – всё это останется тайной.

– Всегда, мой Князь, – промолвила Кацуми, глубоко поклонившись.

– Церемония… Домик. Запах чая… Здесь единственное место, где я ещё хоть что-то чувствую. Здесь я могу вновь ощутить мамино прикосновение, как дыхание ветра. Два года в Пустоши надломили меня. А безвременная мамина смерь – сломала окончательно. И вот в итоге… Я уже почти забыл, что такое чувства! – воскликнул Князь, смахивая слезу. – Я управляю Содомом, жёстко и эффективно. Но, находясь среди самых прекрасных юношей и женщин, я ничего не ощущаю. Вообще! В этом есть своя ирония, не правда ли? Владеть лучшей в мире пасекой и не чувствовать вкус мёда… Разве это не смешно?! – спросил Князь с горькой усмешкой.

Кацуми смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– А теперь… оставь всё как есть и иди. Ты сделала всё, что могла, дай мне немного побыть одному.

Кацуми молча поклонилась и, встав с колен, короткими шагами пошла к выходу. Отодвинув ширму и выйдя, она поклонилась ещё раз. Но Князь молча смотрел в пустоту.

Увидев заплаканное лицо Кацуми, Ока-сан всплеснула руками:

– Милая, что он с тобой сделал? Клянусь духами предков, я узнаю, кто это, и расскажу всем о его поведении. И больше ни одна настоящая гейша не переступит его порог…

– Нет, Матушка, – остановила её Кацуми, вытирая глаза. – Он ко мне даже не притронулся. Просто… – рыдала она, обнимая свою наставницу, – …просто он чувствовал такую боль, а я… – продолжила она, всхлипывая, – …я ничем не смогла ему помочь. Вообще! Простите меня! Я никуда не гожусь, Ока-сан! – приговаривала она, заливаясь слезами.

– Странно…

Глава дома Накамура обняла свою воспитанницу ещё крепче и прошептала на ухо: