Побочное действие

– Сид… сволочь… – вырвалось само по себе. Получилось неожиданно громко, не рассеялось в стихающем хрипе. Всё должно было затеряться, утратить чёткие очертания – как карандашная линия на листке бумаги стирается ластиком в не слишком умелых руках ребёнка космической эры, впервые взявшем в руки «древние» инструменты для рисования. Вот так они с Лэнсом пробовали рисовать на бумаге втайне от отца, что считал подобные увлечения детской блажью, – надо же, и это вспомнилось чётко. Разум оставалось ясным; ничего хуже ясности, где друзья оказываются врагами, Мэл не знала.

– Тот докторишка, что вечно торчал под дверью того ёбаного карцера на твоей станции? – Ваас уже расплывался в понимающей ухмылке, покачивал удовлетворённо головой, будто размешивая чудным своим ирокезом темноту наверху так, чтобы она разрослась и сгустилась. – Трясся над тобой, обхаживал, на сиськи пялился, – вы, цивиллы, каждый раз покупаетесь на эту хуйню. Тупые крысы… Впрочем, насчёт сисек его можно понять… – Глаза главаря, сплошь в отражениях костра, огненные, как у какого-нибудь демона, в упор уставились на Мэл.

– А потом он предал тебя, да? Не-не, молчи, не возражай…

Она не возражала. Да и слушала не особо – окончание фразы потерялось в шумном вдохе. Дым походил на вязкую патоку и требовал мелких глотков, возвращался обратно через рот и ноздри, льнул к лицу, будто стремился впитаться сквозь поры кожи. Мэл только кривовато улыбалась: быстро отравиться и сдохнуть всё равно не выйдет. Как там говорил Сид: побочный эффект «генфриза»? Именно этим док объяснял слишком мощные препараты в своём списке назначений – Мэл никак не могла вспомнить точную формулировку, вроде бы простую. Такой провал в памяти почему-то насмешил, хоть разум всё ещё был ясным. Только костёр сиял ярче, раздувался шаром света, выпускал языки пламени, как маленькое солнце протуберанцы. А смешок вдруг оборвался в груди горячим комком злобы:

– «Твоей станции», – Мэл повторила вслух слова, что всплыли в мозгу, вцепилась в них, смыкая челюсти, как голодный на перепавшем вдруг куске мяса. С губ слетели клочки дыма, точно в глубине тела разожгли топку. – Да что ты о ней знаешь? Думаешь, я просила о таком наследстве?

Она судорожно схватила ещё дыма, потянула в себя, задержала во рту, растворяя поднявшуюся волной ненависть. Никто не перебивал, не рычал угрозы, не нависал над головой. Даже отец не желал вставать перед глазами, Мэл усилием попыталась вызвать его образ, но видела только ослепительное сердце костра и слишком чёткие, будто нарисованные, языки пламени над ним. Странный огонь, нереальный настолько, что мелькнула сумасшедшая мысль сунуть туда руку. И мелкие камешки, стоило скосить взгляд в сторону, словно объяты по контуру лиловым свечением… впрочем нет, показалось. Всё снова чётко, костёр, чернильная темнота за пределом его круга. Ваас с ухмылкой, будто высеченной на грубом лице. Бронзовый идол, жадный до чужих эмоций, впитывающий их с напряжённым вниманием.

– Думаешь, ты первый меня грёбаной принцессой назвал? Постоянно это дерьмо слышала… правда, не вслух. Вслух боялись, папочка – промышленный король… забрал бы свою «корону» обратно. В могилу… – слова полились вдруг сами собой, с шипением воды под напором, хоть это воздух свистел сквозь зло сцепленные зубы. Где-то в мозгу зудело: зря, ох как зря эта откровенность, не к месту, не ко времени, не с тем человеком. Но Мэл слишком устала, чтобы слушать предостережения. Новый вдох заполнил сладостью, у которой куда-то подевался неприятный приторный оттенок – трава и трава, только пепел скользил по коже.

– Подавился бы своей «короной». Свинцовой, с зубцами внутрь… прямо в башку… – упрямо бормотала Мэл, кажется, уже не в первый раз, точно отец мог услышать, – с того света ли, если это место существовало, или ещё откуда. Запнулась, сухим языком облизнула с пересохших губ застывшую сладость. Голова кружилась, совсем немного, сильнее только, если смотреть вглубь вспухшего перед глазами огня. Со всех сторон запахло вдруг солью, йодом и гнилыми водорослями, даже от костра веяло морем. Наверное, на растопку пошли ветки, прибитые к берегу волнами, а потом просушенные в песке жарким солнцем, – Мэл как-то излишне громко фыркнула очевидности своих выводов. А камешки и правда светились лиловым – точно по контуру, странное явление.

– Папаша, значит… – протянули совсем рядом низко, хрипло. Интересно, когда он успел придвинуться настолько, что дыхание его, чуть прохладнее жара костра, шевелило сейчас волосы на виске? И запахи, прогорклый пот, кислинка сгоревшего пороха и перегретого оружейного металла полностью застили всё остальное. Только высохшей чужой крови больше не почуять – где она, эта кровь, растворилась в травяном дыме. Теперь и сама Мэл так пахнет, нечего пенять на провонявшего «дурью» пирата.