Побочное действие

Мэл хорошо помнила, как коридор наконец закончился, упёрся в сомкнутые дверные створки, на которых фосфорически зеленела маркировка «Сектор В». За мутными окошками на самом верху дверей тревожно пульсировал красный отблеск аварийки. Отец сделал ещё один приглашающий жест, заторможенный, но широкий, так и не пошевелив кривой шеей и скользнув вокруг бессмысленными глазами утопленника.

– Это всё твоё, моя принцесса, – бесцветный голос Харта слился с шипением створок.

Лабораторию алым туманом заполняли гарь, пар и липкая химическая вонь от противопожарной смеси. Мэл подумала, что сейчас как раз положено закашляться, но кашля не было. Запах едва касался сознания, точно большая часть его умерла вместе с мозгом и рецепторами. Впереди монотонно, как механизм, шагал отец, раздвигая дымные полотнища своим худощавым телом, затянутым в комбинезон пилота.

– Ты теперь здесь хозяйка, Мэллори. — Впереди рассеялся последний занавес оттенка крови. За ним и была кровь, много крови на осколках стекла и обломках пластика, с щекочущим ноздри мясным запахом. «Резервуар», — вспомнила Мэл часть аппарата, в которой накапливался выкачанный из подопытного источник энергии. Кошмарное устройство, зеница ока для лаборантов, плод идеи о том, что даже человеческое тело может служить чем-то вроде батареи. Длительного аккумулятора, если найти способ медленно расщеплять в нём саму жизнь.

«Где-то тут должен быть стенд», — Мэл попыталась заглянуть через плечо отцу, что покачивался рядом, как марионетка на ослабленных нитях. Потом сделала шаг в нужную, как она думала, сторону. Под подошвами захрустели стёкла, так громко, что стало понятно – до этого момента вокруг царило беззвучие. Абсолютная тишина, ни электрического фона, ни далёкого гула реактора, ни ровного гудения системы кондиционирования. Ничего.

Стенда на месте не нашлось – ни чистого, вымытого спецрастворами, ни покрытого кровью и следами жизнедеятельности очередного «объекта». Не было и обломков, на стендовой площадке просто возвышалось нечто другое. Грубый железный ящик, разукрашенный следами огня и пятнами ржавчины.

— Добро пожаловать, Мэллори! – Мэл вздрогнула, когда голос отца изменился, и обернулась. Алый свет на секунду обрисовал худой силуэт, и стало понятно, что лётный комбинезон исчез. Зато появился костюм, старинный и знакомый, а ещё цепочка, часы и печатка с их червонно-золотым отблеском.

Хойт Волкер в отличие от Харта-старшего на сломанную марионетку не походил. Держался вполне прямо, скрученной шеей не кривил, а в длинных пальцах зажимал дымящуюся сигару. Ещё улыбался, едва заметной застывшей улыбкой, вперив в Мэл неподвижные значки, в которых играли огоньки аварийки, но не было места хоть какому-то выражению.

— Ты отлично себя проявила, как настоящий профессионал. Докажи свой профессионализм снова. — Хойт плавно указал на ящик. – Ты ведь слышишь, чего я хочу, правда?

О, Мэл слышала, трудно было не услышать. Кивнула медленно, так, будто мышцами управлял кто-то другой, и тут же, опустив глаза, нашла рядом с собой низенький лабораторный столик на колёсиках. Там одиноко лежала немыслимая древность – коробка спичек, и чёрт его знает, как спустя мгновение она очутилась в ладони.

Момент, когда внутри ящика заполыхало, почему-то выпал из вереницы бессмысленных картинок. Только красный туман вдруг стал живым, наполнился движением и пульсацией света. Огонь колотился о железные стенки, вырываясь из щелей и окошка длинными языками в кайме угольного дыма. Дым почему-то исчезал, не заполнял лабораторию, хотя Мэл давно уже для себя решила, что система воздушных фильтров тут не работает. А вот понять, что именно не так ещё, сумела только через пару долгих минут.

Она ничего не чувствовала, хотя горящее в ящике тело должно было разрываться от бешеных нервных сигналов, вопящих о том, что его пожирают живьём. Огонь вгрызался в кожу и мышцы, заставляя плоть лопаться от жара, испаряя остатки жидкости, взамен оставляя искорёженную черноту. Жертва билась о железо, прогибала тонкие стенки, сотрясала петли дверцы и всю конструкцию. Без звука. Без боли. Без ощущений. Без жалости, вообще без эмоций, без слёз, забивающих глотку. Только мистер Хойт усмехался с холодным, презрительным удовлетворением, и собственная усмешка, как зеркальное отражение, кривила губы Мэл.

Скоро всё улеглось, ящик перестал шататься, а дверца вдруг распахнулась. Сама собой, как по команде, с гулким стуком выпустив наружу то, что всего несколько минут назад было живым человеком. Тело обгорело сильнее, чем можно было подумать, но мясо всё ещё сочилось сукровицей через разрывы на латках кожи, исходило жёлтыми язвами и волдырями. Казалось, если воткнуть в это мясо пальцы и покопаться в нём, с лёгкостью можно вынуть любую часть скелета. Вот хотя бы большую берцовую кость, а потом выбросить её собакам -- ведь это же собака ворчит где-то «за кадром»? А череп отделить от хрупкой шеи и вывесить на забор, прямо на солнце, вот так как есть, с обнажившейся глазницей и скулой, да с островками рыжих волос, странно знакомых.