Почему Боуи важен

Боуи вернулся к мотивам романа в своем альбоме 1995 года 1. Outside и в интервью признал, что его персонаж Алджерия Тачшрик «во многом» основан на образе Чаррингтона, сдающего Уинстону секретную комнату над своей комиссионной лавкой. «Это очень английский персонаж, почти стереотипный владелец магазинчика», – пояснял Боуи. Тачшрик, торгующий «художественными наркотиками и отпечатками ДНК», тоже «подумывает снять комнату над моим магазином». Но наиболее показательно то, что Боуи машинально скрестил имя оруэлловского героя со своим собственным: «Да-да! Кэтшрик!» – воскликнул он в интервью. Формально это ошибка, но по сути все правильно. Этот эпизод идеально отражает сплетение «ментального хранилища» Боуи и мира Оруэлла, где в магазине Чаррингтона мы видим «пыльные рамы для картин <…> подносы с болтами и гайками, сточенные стамески, сломанные перочинные ножи <…> лакированные табакерки, агатовые брошки и тому подобное». Тесное пространство лавки, по словам Оруэлла, «захламлено до предела». Метафоры наслаиваются друг на друга, смешиваясь, будто в эхо-камере. «Мой мозг ломится как захламленный склад, в нем не хватало свободного места». Воображаемый музей масок, голосов и костюмов из прошлого. Литература как пространство, наполненное «изолированными, не связанными между собой курьезами и раритетами <…> самодовлеющие любопытные, курьезные и диковинные вещи <…> застывшие „вдруг“, ставшие вещами авантюры». Техника фрагментации как «дом чудес из причудливых форм, цветов, вкусов и чувств». Одни и те же идеи пронизывают творческие матрицы Бахтина, Джеймисона, Оруэлла и Боуи.

Изучение того, как Боуи работает с романом «1984» и использует оруэлловский материал, позволяет понять его подход к культуре в целом. Он не просто обращает роман в другой род искусства (его мюзикл никогда бы не получился хотя бы потому, что у него не хватало терпения удержать концептуальный альбом в рамках одной истории), он погружается в него, свободно заимствуя отдельные вещи из «кладовой» (или музея, или лавки старьевщика) и сочетая их с другими вещами из собственной коллекции. Именно таков, в отличие от прямого перевода, поверхностного пастиша или ленивого плагиата, его modus operandi в мире искусства. Используемые им материалы во многих случаях, возможно, были заимствованы у других (хотя, как мы выяснили, они и сами не были полностью оригинальными), но они становились его собственными, когда он их особым образом комбинировал и противопоставлял. Здесь мы можем многому научиться: этот метод позволяет нам включить Боуи в собственные жизни.

* * *

Может показаться, что сам я на практике не следовал своим теориям. Решив посвятить Боуи год собственной жизни, я, конечно же, стремился именно к верной адаптации оригинала, стараясь превратиться в Боуи и интегрировать его жизненный опыт в мой. В некоторой степени это так. Я старался достичь определенного уровня подлинности, устанавливая для себя правила и соблюдая их настолько, насколько это было возможно. В ходе попыток воссоздать его внутренний культурный мир и погрузиться в него я, например, никогда не слушал более поздней музыки, чем та, которая соответствовала «текущему» году моего эксперимента. Нанятые мной гримеры использовали только косметику, доступную в начале 1970-х годов: густые кремы и плотную пудру. Я смывал косметику перед сном, но ничего не мог сделать с волосами, покрашенными в тот медно-блондинистый цвет, который был у самого Боуи в период съемок фильма «Человек, который упал на Землю».

Я долго консультировался с модельером, который делал костюмы для девичьей поп-группы Little Mix и участников танцевального телеконкурса «Strictly Come Dancing», пытаясь добиться идеального совпадения с оттенком красного цвета джинсов Боуи из клипа «Rebel Rebel».

Потом нам пришлось разрезать на части две винтажных рубашки и сшить из них одну, чтобы как можно точнее воспроизвести рубашку Боуи. Для фиксации происходящего я использовал исключительно аналоговое оборудование: фотоаппараты и камеры 1970-х и 1980-х годов и такую редкую пленку, что обработать ее можно было только в одной лаборатории в Берлине.

Воспроизвести другие аспекты оказалось сложнее. Сократив период изоляции, который Боуи устроил себе в середине 1970-х в доме на Норт-Дохени-драйв в Лос-Анджелесе, до одной напряженной недели, я забронировал номер в гостинице и сидел в нем за закрытыми шторами, соблюдая его печально известную диету из красных перцев и молока и читая Кроули и Ницше. Я приглашал в гости людей, которые были скорее не друзьями, а знакомыми, людей со странными взглядами и непредсказуемым настроением. Я пытался вжиться в придуманную Боуи личность Изможденного Белого Герцога, жестокого, заносчивого певца. Сочетание одиночества и непредсказуемой компании, вкупе с теми веществами, которые попадали в мой организм и в мое сознание, делали эту задачу пугающе простой, пусть я и не находился в Лос-Анджелесе 1970-х годов и не был близок к тому, чтобы погубить себя кокаином.