Почему Боуи важен

Как и Боуи, я сбежал в Берлин ради смены обстановки. В конце августа 2015 года я отправил наряды начала 1970-х на чердак, а вместо них забрал оттуда одежду, специально приобретенную месяцем ранее: кожаную куртку и плащ, клетчатую рубашку и кепку. Я постригся и покрасил волосы в темный цвет, а потом две недели отращивал усы. Боуи пытался сохранить анонимность и жить жизнью нормального человека в рабочем районе, как он ее видел. Он поселился на скромной улице Хауптштрассе (она до сих пор такова), но в его квартире при этом было семь комнат, а его рекорд-лейбл предложил перевезти его вертолетом в большой особняк, если он согласится записать что-нибудь коммерческое. Поэтому, по сути, он себя обманывал – как и я. Мы оба играли роли, придумывали себе персонажей и безуспешно под них маскировались. Он играл роль «Боуи в Берлине». Я играл гибридную роль Брукера-Боуи там же, в Берлине, но сорок лет спустя.

Я не мог жить в его старой квартире, поэтому поселился в отеле Ellington (ранее Dschungel[120]), упомянутом в ретроспективной песне 2013 года «Where Are We Now?» как то место, где Боуи и Игги Поп часто бывали в 1970-х. Я пил его любимое пиво König в местном гей-баре Anderes Ufer[121], переименованном в Neues Ufer[122], а после обеда бродил по музею Брюкке, разглядывая картины Эриха Хеккеля[123], которые он обожал. Я даже начал вспоминать немецкий, забытый со школы.

Само собой, мой проект не мог быть «буквальным переводом». Не только потому, что я никогда не смогу превратиться в Боуи, но и потому, что, как и в случае с любой адаптацией, повторение оригинала всегда зависит от культурного контекста. География Берлина изменилась – сейчас это был совсем не тот город, который Боуи знал в 1970-е. От стены, десятилетиями разделявшей немецкие семьи, теперь остались лишь отметка на асфальте и несколько фрагментов покрытых граффити бетонных блоков, сохраненных в качестве мемориала на Потсдамер-платц. Сторожевые башни, увиденные Боуи из окон студии Hansa и вдохновившие его на песню «Heroes», давно снесли. Я мог спокойно гулять по полосе отчуждения, тогда как раньше любой ступивший на нее был бы застрелен пограничниками. Я испытывал эффект двойного видения: я смотрел на свое собственное отражение и пытался увидеть за ним Боуи; я ходил по его улицам и пытался почувствовать его рядом с собой; я погружался в то, чем он занимался в то время, стараясь при этом оставаться сторонним наблюдателем. Позже я неловко объяснял в интервью на выставке «David Bowie Is» в Мельбурне, что «пытался не стать Дэвидом Боуи, а сделать так, чтобы часть моего сознания – своего рода „спутник“ моего сознания – стала Дэвидом Боуи, в то время как другие части наблюдали и критически это комментировали».

Меня часто спрашивали, общался ли я с самим Боуи. Нет, не общался, но о моем эксперименте с ним разговаривал один журналист. Боуи (или его представители) отказался от комментариев, что я воспринял как положительный ответ: его отвращение к моему проекту стало бы для меня единственной и достаточной причиной его прекратить. Во всяком случае, он хоть что-то ответил. Я никогда всерьез не надеялся с ним познакомиться, хотя, конечно, фантазировал об этом, пока он еще был жив. Я надеялся, что мои исследования хоть немного его позабавят. В конце концов, примерно в моем возрасте он сам делал нечто подобное: надевал на себя старую одежду Энди Уорхола и притворялся одним из его героев на улицах Нью-Йорка, готовясь к съемкам фильма «Баския» 1996 года. До этого он занимался подробными исследованиями, чтобы подготовиться к роли Джозефа (Джона) Меррика в бродвейской постановке «Человек-слон», изучая одежду прототипа и его посмертную скульптурную копию. А в 1960-е, как он признавался позднее, он на время превратился в одного из своих идолов: «Целый год я был Энтони Ньюли». («Он стал настоящим двойником Энтони Ньюли, – пишет биограф Венди Ли. – Сам Ньюли был в ярости».)

Некоторые друзья Боуи, как я знаю через общих знакомых, были не очень рады моему эксперименту, и я не могу их за это винить, особенно после его смерти. Я сам не был бы рад, если бы авантюрист с сомнительными способностями попытался «стать» гениальным артистом, которого я любил и знал лично. Но, хотя мой проект летом 2015 года привлек внимание международных СМИ, для меня самого он начинался как нечто скромное и личное – как трамплин для исследования. И если изначально его целью было изучение Боуи, в дальнейшем он все больше и больше становился способом познать и изменить себя. Установленный мной график, основанный на его биографии, позволил структурировать события и мои действия, и по ходу преодоления препятствий я стал все чаще копаться в собственном прошлом и раздвигать свои личные границы. Я исследовал его, но я также исследовал и себя.