Почему Боуи важен

С одной стороны, публичные заявления Боуи о бисексуальности и гомосексуальности, наряду с визуальными заявлениями посредством платьев и макияжа, были частью его саморекламы, продуманной попыткой шокировать СМИ и привлечь к себе внимание. Флирт и эпизодические романы со старшими мужчинами из мира шоу-бизнеса отчасти выглядят ступеньками на пути к профессиональному успеху, к которому он неуклонно стремился. С другой стороны, как мы увидели в предыдущей главе, ему было интересно заимствовать из различных культурных источников, комбинировать их новыми способами и смотреть, что из этого получается. Его заявление о бисексуальности, на мой взгляд, не было ни пиаром, ни искренним признанием в своих предпочтениях, хотя включало в себя и то и другое. Оно стало свидетельством его глубокого и разностороннего интереса к превращениям, а также к промежуточным зонам между бинарными оппозициями. Не быть исключительно гомосексуалом или гетеросексуалом, мужчиной или женщиной, быть «неуверенным в том, мальчик ты или девочка», носить «мужское платье» – все это связано с этим интересом.

Мы можем увидеть это на обложке альбома Hunky Dory, с бледной фотографией Боуи в томной позе, снятой по образу и подобию известного фотопортрета Марлен Дитрих. Или в похожих, но меняющих пол заголовках песен «Ziggy Stardust» и «Lady Stardust», находящихся на расстоянии двух треков друг от друга в одном и том же альбоме.

Мы можем услышать это и в двусмысленном тексте песни «John, I’m Only Dancing» («Она заводит меня, но я просто танцую»[148]), и в том, как фокус Боуи нетерпеливо перескакивает с мужчин на женщин и обратно в его творчестве начала 1970-х. В песне «The Width of a Circle», открывающей альбом The Man Who Sold the World, он нервно и откровенно рассказывает о мужчине, который «проглотил свою гордость, вытянул губы и показал мне кожаный ремень на своих бедрах»[149]. В «She Shook Me Cold» на второй стороне того же альбома он рассказывает о похожей случайной встрече с женщиной: «Она высосала мою дремлющую волю <…> мама, она вышибла мне мозги»[150]. В «Suffragette City» из альбома Ziggy Stardust рассказчик хвастается своими похождениями с «цыпочкой с сочными бедрами»[151] и просит своего приятеля свалить, потому что «место есть только для одного, и вот она идет, она идет». В этом же альбоме в песне «Moonage Daydream» он решает, что «храм в честь мужчины, любовь моя» (а может быть, «храм в честь мужской любви»?) – «это поистине священное место»[152].

Эта последняя строчка много значила для Льва Рафаэля, посчитавшего ее подтверждением гомосексуальности Боуи. Однако интересы и устремления Боуи в то время были, как мне кажется, слишком сложными и подвижными, чтобы навесить на них любой однозначный ярлык. А ключ к ним находится в двух других, не столь очевидных строчках из той же песни: «Я – мама-папа, которые придут за тобой» и «Ты пронзительно кричишь, словно розовая обезьянка-птичка»[153]. Вместо того чтобы просто выбрать бисексуальность в качестве идентичности, Боуи предпочитает находиться на границе или в промежутке между различными состояниями. В игровом плане это проявляется в его каламбурах, основанных на созвучиях и омонимии и образующих новый, гибридный смысл через соединение нескольких слов: «Space Oddity», «гномж», «Rubber Band», «A Lad Insane»[154]. В основе любого каламбура – два образа, упакованных в одно слово или словосочетание: например, «обезьянка-птичка» или «мама-папа». Гендерные роли сливаются в единый образ-гермафродит – позже, в 1974-м, нечто похожее произойдет и с «алмазным псом».

Конечно, алмазный пес – не комбинация животного и минерала, как можно было бы решить по названию. Это гибрид человека и собаки, изображенный на обложке альбома в виде сфинкса с головой Боуи и телом гончей. Картина бельгийского художника Ги Пелларта была написана на основе двух серий фотографий, одна из которых запечатлела лежащего на полу Боуи, а другая – собаку на том же месте. Финальное изображение объединяет их в фантастический гибрид, подобный обезьянке-птичке или маме-папе, или же, если развить эту мысль, мальчику-девочке, «мужскому платью» или гомосексуалу-бисексуалу, – это ни то ни другое. Ему так нравилось. Боуи не хотел размахивать никаким политическим флагом в защиту бисексуальности или выполнять роль формального лидера. («Я не хочу быть лидером. В конце концов, кто хочет, чтобы в него тыкали пальцем?») В некотором смысле его публичная бисексуальность просто позволяла ему оставаться неразгаданным как личность. Он рассматривал ее, в соответствии с распространенной системой понятий и ценностей того времени, как подвижную компромиссную позицию, пространство между бинарными оппозициями гетеросексуальности и гомосексуальности.