Почему Боуи важен

«Я бы очень хотел стать премьер-министром, – сказал он Кэмерону Кроу в интервью журналу Rolling Stone в феврале 1976 года. – Я очень сильно верю в фашизм». Как отмечает биограф Пол Тринка, «Дэвид не был расистом, но ему нравилось использовать образы фашизма для того, чтобы оказаться в газетных заголовках». Фокус внимания изменился по сравнению с 1972 годом, но провокация была похожей: заявление «я думаю, что мог бы быть чертовски хорошим Гитлером» было новым «я – гей и всегда им был», подогнанным под требования середины 1970-х. Примечательно, что в следующем интервью журналисту Playboy Кроу в сентябре 1976 года он редактирует свое признание Майклу Уоттсу из Melody Maker, будто бы полагая, что никто и никогда не заглянет в оригинал, а вдобавок и переписывает историю борьбы за права геев в свою пользу.

«Однажды, кажется, в 1971-м, меня спросили в интервью, не гей ли я. Я ответил: „Нет, я бисексуал“. Тот парень, журналист, понятия не имел, что значит это слово. И я ему объяснил. А он напечатал – и с этого все и началось. Сейчас это вызывает ностальгические чувства, не правда ли? <…> А тогда все хотели посмотреть на „гомика“. Но никто и понятия не имел, чем это таким я занимаюсь. До меня не было особых разговоров о бисексуальности или „власти геев“. И я совершенно нечаянно вытащил это на поверхность <…> понадобилось немного шума в прессе и несколько выразительных сплетен обо мне, прежде чем геи сказали: „Мы не признаём Дэвида Боуи“. И они так и сделали. Конечно. Они знали, что я не то, за что они борются. Никто не понимал европейской манеры одеваться и принимать асексуальный, андрогинный образ „общечеловека“. Люди только и знали, что орать: „Он накрашен, его костюмы похожи на платья!“»

Боуи как бы невзначай – а возможно, намеренно – вносит настолько существенные поправки в свое прошлое, что подробности того, что он в действительности сказал и сделал и в какое время, размываются. Между тем в этот период его отношение к бисексуальности снова изменилось, став открыто более циничным. «Это правда, – сказал он Кроу, – я бисексуален. Но я не могу отрицать, что очень удачно использовал этот факт <…> девушки почему-то всегда считают, что я сохранил гетеросексуальную невинность. Поэтому часто бывало, что девушки старались снова перетянуть меня на свою сторону: „Да ладно, Дэвид, это не так уж и плохо. Я тебе покажу“. Или еще лучше: „Мы тебе покажем“. В таких ситуациях я всегда притворяюсь тупым».

Теперь он признал, что бисексуальность была для него – по крайней мере отчасти – средством для достижения цели. Он очень хотел сделать вид, что не имел сексуального опыта с женщинами, чтобы получить еще больше такого опыта, и в этом смысле его «гомосексуальность» была спектаклем и позой. И его желание стать Гитлером тоже было, без сомнения, позой, брошенным мимоходом замечанием, так же как и его бахвальство ранее в том же интервью: «Я хочу стать артистом уровня Фрэнка Синатры. И я добьюсь этого». Ошибка Боуи состояла, безусловно, в непонимании того, что его позы, маски и костюмы существуют не только в своем поверхностном контексте – они обладают культурным весом. Невозможно было вырвать их из контекста – их смысл выходил за рамки его гардеробной. Утверждение о гомосексуальности было средством привлечь внимание и вызвать у людей любопытство, но оно сделало его кумиром маргинализированных фанатов – хоть Боуи и утверждал, что не хочет становиться лидером движения за права геев (по иронии судьбы несколько лет спустя он охотно предложил себя в кандидаты на пост фашистского премьер-министра). Принимая и отвергая гомосексуальность и бисексуальность, он одновременно принимал и отвергал этих людей. Боуи менялся по собственным личным и профессиональным мотивам, и это помогало ему сохранять запал и силы. Он мог бы даже сказать, что это помогало ему оставаться в живых. Однако, меняясь как личность, он предавал других людей, и те, как мы видели, иногда ощущали себя обманутыми.

* * *