Почему Боуи важен

Но сам я воспринимал его – хотя тогда не мог ни ясно выразить свою мысль, ни даже отдать себе в ней отчет – как историю о сексуальности. Не зная актуального дискурса и не читав интервью Боуи под названием «Время прямоты», ведь в тринадцать лет я чаще читал журнал Radio Times[161], нежели Rolling Stone, я отчасти испытывал к Боуи влечение, отчасти узнавал в нем себя и отчасти хотел быть на него похожим. Будучи скромным благовоспитанным мальчиком, окруженным в школе грубыми сверстниками, я хорошо понимал, как это бывает, когда ты загнан в угол в неприветливом и даже враждебном месте. А в прищуре и гримасах Боуи я угадывал некий конфликт – будто он пытается удержать в себе нечто, норовящее вырваться наружу, или поделиться чем-то, что скрывал. Возможно, на полубессознательном уровне я соотносил его поведение в баре с фразой, которую употребляли в моей школе в качестве реакции на любой признак гомосексуальности: «Поворачиваемся задницами к стене, парни!» Я видел в нем что-то от самого себя и хотел больше походить на него – красивого и смелого.

Я не был геем. Но в школе середины 1980-х это было неважно. Если ты недостаточно общался с одноклассниками, тебя считали геем. Если ты носил что-то, выходящее за рамки общепринятой моды, тебя считали геем. Если ты не вписывался в узкое представление о мужественности, тебя считали геем. Таким образом, по массе причин меня называли педиком, гомиком и гендер-бендером[162] и, соответственно, всячески притесняли. Я интересовался девочками, но моя очарованность Боуи, а также двумя эффектными парнями из группы Go West, чей постер висел у меня над кроватью, заставляла меня думать, что я, может быть, и правда такой, каким меня называют. В шестом классе я набрался смелости, чтобы давать отпор обидчикам. Один парень сунул мне записку со словами: «Голубой ублюдок». В ответ я написал короткое стихотворение: «Открыв твою записку, с досады зарыдал. Ведь вовсе я не педик, скорей бисексуал». Он сказал, что ему не понравилась суть ответа, но все же нехотя выразил восхищение моим талантом.

Так что с точки зрения шестнадцатилетнего подростка я могу оценить то, чего Боуи пытался добиться своими интервью 1970-х годов. Разумеется, он завоевывал и удерживал внимание СМИ для продвижения своего имени, но в то же время он эпатировал и подрывал общепринятые нормы, и, несмотря на свои заявления о нежелании возглавлять какие-либо движения, эта подрывная деятельность неминуемо носила политический характер. То, что он приветствовал бисексуальность, было формой позитивной репрезентации. Я знал, что в середине 1980-х годов делал нечто аналогичное, хоть и в крошечном масштабе, отвечая на обвинения в гомосексуальности, признавая такую возможность, а не отрицая ее. Я хотел лишить эти слова их оскорбительного содержания и превратить их в нечто вроде комплимента.

Я не был геем. Я был кем-то другим, но не мог объяснить это словами, поскольку в те времена эти слова только-только появлялись даже во взрослом лексиконе. Я был симпатичным мальчиком с довольно длинными светлыми волосами и помню, как часто меня принимали за девочку. Мне нравилась идея подвижности, и, когда мне было десять, я воображал, что переключатель на моей игровой приставке Pong, с помощью которого можно было перейти из режима «ТВ» в режим «Игра», может так же переключать и мой пол – из мужского в женский. Я никому не говорил об этом, а если бы и сказал, то это звучало бы как типичная детская фантазия. Но если такое заявление сделает нынешний десятилетний ребенок, мы, возможно, сочтем его трансгендерным человеком. Времена меняются, а с ними меняются и значения слов, и вся наша жизнь формируется под влиянием перемен в культурном контексте.

Я так никогда и не утратил своего детского пристрастия к переодеваниям. Но, безусловно, понимал, что если маленький мальчик может спокойно пойти в детский сад в клоунском наряде или солдатской форме, то подросток типа меня, которому нравятся бижутерия и косметика, должен держать это в тайне. Когда мне было двадцать с небольшим, я жил один и вращался в кругах, которые сейчас мы бы назвали квирными, а потому мог позволить себе потакать своим вкусам. Я вел журнал для фанатов о «комиксах, косметике и трансвестизме», у которого были два редактора – мужского и женского пола. Ими обоими был я. Было бы круто сказать, что Боуи был моим музыкальным сопровождением в те годы, но тот период его карьеры, когда он был бородатым лидером четверки Tin Machine и вслед за этим выпустил альбом Black Tie White Noise, посвященный женитьбе на Иман, мне не нравился. Меня привлекали молодые группы, вдохновлявшиеся Боуи, особенно Suede, с текстами типа «этот худенький парнишка – один из девчонок»[163]. Чуть позднее песня группы Placebo «Nancy Boy» («Он красится в своей комнате и обливается дешевыми духами»[164]) казалась мне записью из собственного дневника.