Тем не менее, возможно внести в спор некоторую утонченность, приняв более или менее мистическую теорию эстетических чувств. Можно утверждать, что, хотя мы никогда не сможем полностью ощутить Реальность такой, какова она есть, некоторые ощущения приближают к ней больше, нежели другие, и можно сказать, что подобные ощущения дают искусство и философия. Под влиянием тех ощущений, которые иногда дарят нам искусство и философия, как будто легче принять эту точку зрения. Для тех, кто испытывает страсть к метафизике, возможно, нет чувства более богатого и прекрасного, чувства столь желанного, как мистическое чувство, которое иногда дает философия, в мире, преображенном видением райского блаженства. Как говорит тот же Брэдли, «тем или иным образом мы, кажется, общаемся с тем, что находится за пределами видимого мира. Мы по-разному ищем нечто возвышенное, что одновременно поддерживает нас и смиряет, обуздывает и поддерживает. Для некоторых интеллектуальные усилия, направленные на то, чтобы понять вселенную, – это основной путь познания Бога… Кажется, – продолжает он, – вот еще одна причина, по которой некоторые стремятся исследовать истину до последнего предела».
Но разве это в равной степени не причина надеяться на то, что они не найдут свою предельную истину – если эта истина хоть чем-то напоминает доктрины, изложенные в книге Брэдли «Явление и реальность»? Я не отрицаю значение эмоций, но отрицаю, что они, строго говоря, являются отражением райского блаженства или божественного опыта. В каком-то смысле, конечно, любой опыт является божественным, но, если взглянуть с другой стороны, любой опыт существует во времени, а божество существует вне времени, и тогда божественного опыта быть не может – как заставляет меня добавить врожденный педантизм. Разрыв между Видимостью и Реальностью настолько глубок, что, насколько можно видеть, у нас нет оснований признавать отдельные впечатления более близкими к идеальным впечатлениям Реальности. Значение подобных впечатлений должно, таким образом, основываться на их эмоциональном качестве, а вовсе не на, вопреки, как кажется, мнению Брэдли, какой-то более высокой степени правдивости, которую можно им приписать. Но если так, в лучшем случае это утешение от философствования, а не от философии. Эмоции служат основанием для поисков предельной истины, они словно цветы, которые собирают по дороге; но они не являются наградой, так как, по всей видимости, цветы растут только в начале дороги и исчезают задолго до того, как мы достигаем конца пути.
Та точка зрения, которую я всегда отстаивал, несомненно, не слишком воодушевляет, а будь она общепризнанной, она вряд ли способствовала бы изучению философии. Если бы я захотел так поступить, то мог бы оправдать свое сочинение следующим изречением: «Когда все прогнило, пора избавляться от гнилой рыбы»[67]
. Но я предпочитаю думать, что метафизика, когда она стремится занять место религии, в действительности неправильно понимает свою функцию. Допускаю, что она все-таки может занять это место, но полагаю, что лишь посредством превращения в дурную метафизику. Почему бы не допустить, что метафизикой, как и наукой, движет интеллектуальное любопытство, и она должна руководствоваться лишь интеллектуальным любопытством? Желание найти утешение в метафизике создало, как мы все должны признать, великое множество ошибочных утверждений и интеллектуальной недобросовестности. В любом случае, от последствий нас избавит отказ от религии. А поскольку некоторых людей отличает интеллектуальное любопытство, вероятно, что они освободятся от некоторых устойчивых заблуждений. «Человек, – я снова цитирую Брэдли, – чья природа такова, что его главное желание осуществляется лишь в дороге, пытается достичь цели на этом пути, каков бы тот ни был и что бы ни думал об этом мир, а если не пытается, то он достоин презрения».5. О католических и протестантских скептиках[68]
Любого, кто много общался со свободомыслящими людьми из разных стран и разного происхождения, должна поразить существенная разница между выразителями свободомыслия католического и протестантского происхождения, пускай они расстались с теологией, которую изучали в молодости. Разница между протестантами и католиками столь же значительна у свободомыслящих, как и у верующих; собственно, основные различия в данном случае даже легче выявить, поскольку они не скрыты за явными догматическими расхождениями. Разумеется, есть трудность, состоящая в том, что большинство протестантских «атеистов»[69]
– это англичане или немцы, тогда как католические «атеисты» в основном представлены французами. А те англичане, которые, подобно Гиббону[70], поддерживали тесный контакт с французской мыслью, несмотря на свое протестантское происхождение, приобрели черты католических свободомыслящих. Тем не менее, значительные различия сохраняются, и было бы интересно выяснить, в чем они заключаются.