Почему я не христианин (сборник)

Соответственно, католический свободомыслящий стремится избегать торжественности как в нравственном, так и в интеллектуальном отношении, тогда как протестантский свободомыслящий весьма предрасположен к тому и другому. Джеймс Милль учил своего сына, «что на вопрос “Кто меня сотворил?” невозможно ответить потому, что мы не располагаем опытом или достоверными сведениями, позволяющими нам на него ответить; и что любой ответ лишь отбрасывает назад, поскольку сразу возникает вопрос “А кто сотворил Бога?”». Сравним это с тем, что сказал о Боге Вольтер в своем «Философском словаре». Статья «Бог» в этой работе начинается следующими словами: «При императоре Аркадии Логомах, константинопольский теолог, отправился в Скифию и сделал остановку у подножия Кавказских гор, в плодородных равнинах Зефирима, у границ Колхиды. Добрый старец Дондиндах находился в это время в своей низкой просторной палате, расположенной между его большой овчарней и обширным гумном; он стоял на коленях вместе со своей женой, своими пятью сыновьями и дочерями, с родителями и слугами, и все они возносили – после легкого ужина – хвалы Богу»[76].

Статья продолжается в том же духе и заканчивается фразой: «С той поры я решил никогда не спорить». Невозможно представить себе, чтобы Джеймс Милль решил больше не спорить, или вообразить тему, пусть даже не столь возвышенную, которую бы он решился проиллюстрировать басней. Не стал бы он также искусно приплетать соображения, не относящиеся к делу, как поступал Вольтер, рассуждая о Лейбнице: «Он объявил на севере Германии, что Бог мог сотворить только один мир»[77]. Или же сравним моральный пыл, с которым Джеймс Милль заявляет о существовании зла, со следующим пассажем Вольтера, где вроде бы говорится о том же самом: «Лукулл, находясь в добром здравии и пируя со своими друзьями и возлюбленной в чертоге Аполлона, мог бы радостно отвергать существование зла; однако, выгляни в окно, он узрел бы изобилие страданий; подхвати лихорадку, он и сам стал бы несчастнейшим из людей»[78].

Монтень и Вольтер – это прекрасные примеры жизнерадостных скептиков. Однако многие из католических свободомыслящих были далеки от веселья и всегда ощущали необходимость строгой веры и наставничества со стороны церкви. Такие люди иногда становятся коммунистами – превосходным примером здесь является Ленин. Ленин перенял свою веру от протестантского свободомыслящего (поскольку евреи и протестанты неразличимы с точки зрения менталитета)[79], но византийские предки вынудили его создать церковь как видимое воплощение веры. Менее удачную попытку подобного рода совершил Огюст Конт. Люди его темперамента, если только они не обладают непревзойденной силой, рано или поздно возвращаются в лоно церкви. В сфере философии очень интересным примером является г-н Сантаяна[80], который всегда ценил традиционность, но стремился к некой ее форме, не столь отвратительной в интеллектуальном отношении, как та, которую предлагала католическая церковь. Ему всегда нравился в католицизме институт церкви и его политическое влияние; ему нравилось, в широком смысле слова, то, что церковь восприняла от Греции и Рима, но не нравилось то, что церковь восприняла от евреев, включая, разумеется, то, чем она обязана своему основателю[81]. Он хотел бы, чтобы Лукреций сумел создать церковь на учении Демокрита[82], поскольку материализм всегда взывал к его интеллекту, и, по крайней мере, в ранних работах, его больше привлекали сами вопросы вероисповедания, нежели распространение своей точки зрения. Но в долгосрочной перспективе он, кажется, пришел к мысли о том, что любая реально существующая церковь предпочтительнее той, которая существует лишь в царстве абстракций. Однако г-н Сантаяна – это исключительное явление, которое не укладывается ни в одну из современных категорий. Он настоящий персонаж эпохи, когда Возрождение еще не наступило, и, пожалуй, относится к гибеллинам, которым Данте отвел место в аду за их приверженность к доктринам Эпикура[83]. Этот взгляд, несомненно, укрепляет ностальгия по прошлому, когда нежеланный и продолжительный контакт с Америкой внес свой вклад в испанский темперамент.