Почему я не христианин (сборник)

Хотя Англия и Франция пока не воевали, Дувр и Кале словно принадлежали к разным мирам. Пейн, избранный почетным гражданином Франции, был избран в Конвент[106] тремя округами, среди которых числился и Кале, который теперь его приветствовал. «Когда почтовое судно вошло в гавань, с артиллерийской батареи прогремел салют; на берегу раздались приветственные крики. Когда представитель Кале сошел на французскую землю, солдаты выстроились в две шеренги, офицеры его обняли, была вручена национальная кокарда» и так далее, включая обычные для Франции приветствия красивых женщин, мэров и т. п.

По прибытии в Париж Пейн проявил гражданские чувства, но не проявил особого благоразумия. Несмотря на убийства, он надеялся, что революция будет организованной и умеренной – вроде той, которой он помог победить в Америке. Он подружился с жирондистами, не стал плохо отзываться о Лафайете (который ныне впал в немилость) и, как американец, по-прежнему выражал благодарность Людовику XVI за его вклад в освобождение Америки. За то, что он до последнего выступал против казни короля, он вызвал враждебное отношение якобинцев. Его первым исключили из Конвента, а затем арестовали как иностранца; он оставался в тюрьме все время пребывания Робеспьера у власти и еще несколько месяцев после. Ответственность за это лишь отчасти лежит на французах, в равной степени следует винить и американского посла Говернера Морриса. Тот был федералистом и встал на сторону Англии против Франции, кроме того, у него были старые личные счеты с Пейном, который обвинил в коррупции его друга в период Войны за независимость. Моррис отказывался признавать Пейна американцем и говорил, что ничего не может для него сделать. Вашингтон, который в это время вел тайные переговоры с Англией по поводу заключения договора Джея[107], не слишком огорчался из-за того, что Пейн в такой ситуации не мог сообщить французам о нарастании реакционных настроений в Америке. В конце концов Морриса сменил Монро (автор той самой доктрины), который немедленно обеспечил освобождение Пейна, забрал его к себе домой и восстановил его здоровье за восемнадцать месяцев заботы и доброго отношения.

Пейн не знал, сколь значимую роль в его несчастьях сыграл Моррис, но так и не простил Вашингтона, после смерти которого, услышав, что должна быть установлена статуя в честь великого человека, адресовал скульптору следующие строки:

Из шахты взять самый холодный и твердый камень.
Отделывать его не надо. Это и есть Вашингтон.
Если же тронешь резцом, пусть первый удар выйдет сильным,
А на сердце высеки – Неблагодарный.

Это четверостишие оставалось неопубликованным, но длинное, полное горечи письмо к Вашингтону в 1796 году было опубликовано; оно заканчивалось следующими словами:

Что касается Вас, сэр, вероломного друга, если речь идет о частной жизни (ибо так Вы поступили со мной, причем в минуту опасности) и лицемера в общественной жизни, то мир затруднится решить, изменник Вы или обманщик, изменили ли Вы принципам добродетели или же никогда им не следовали.

Тому, кто знает Вашингтона лишь по величественным статуям, эти словами могут показаться дикими. Но год 1796 был годом первой битвы за президентство между Джефферсоном и Адамсом, в которой Вашингтон употребил все свое влияние в пользу последнего, несмотря на его веру в монархию и аристократию. Кроме того, Вашингтон поддерживал Англию против Франции и делал все, что было в его силах, чтобы предотвратить распространение республиканских и демократических принципов, при том, что именно эти принципы способствовали его взлету. Эти моменты общественно-политического характера в сочетании с крайне серьезным ущербом личного характера показывают, что обвинения Пейна вовсе не были безосновательными.

Вашингтону, пожалуй, было бы гораздо труднее оставить Пейна чахнуть в тюрьме, если бы этот неосторожный человек не потратил последние дни на свободе на литературное изложение тех теологических концепций, которые они с Джефферсоном разделяли с Вашингтоном и Адамсом (оба последних тщательно избегали любых публичных признаний в неортодоксальности). Предвидя свое заключение, Пейн начал писать книгу «Век разума», первую часть которой завершил за шесть часов до ареста. Эта книга шокировала современников, даже многих из тех, кто разделял убеждения Пейна. В наши дни большинство церковников согласится почти со всем, что там написано, не считая нескольких пассажей, отличающихся дурным вкусом. В первой главе говорится: