Почему мы расстались

Ты беспомощно посмотрел на меня, и вокруг нас забурлила вечеринка, напоминающая панику в фильме «Последний поезд». Праздник открылся танцем коренастых, толстых тренеров под песню «Я больше всех». Я мысленно посылала окружающих к черту. В каждом углу было полно кричащих людей в ужасных костюмах, повсюду вспыхивали лампочки, все орали громче и громче, и я чувствовала себя даже хуже, чем на костре, потому что здесь было нечем любоваться: что красивого в светящихся макияжах, резиновых масках страшилищ на головах у парней и развратных костюмах на девушках с блестящими от пота лицами? Кто-то притащил барабаны, и в воздухе стояло оглушительное бах-бах, у некоторых на шее болтались свистки, издающие пронзительные звуки, а потом, когда стали выступать команды, толпа начала скандировать кричалки, которые смешивались между собой: Орлы! Бобры! Тигры! Хищники! Все эти слова сливались в такой гул, что казалось, будто где-то в небесах в смертельной схватке сошлись талисманы всех команд. И вот пьяная толпа подсадила себе на плечи капитанов команд, и все кричали имена спортивных героев своего колледжа: «МакДжинн! Томас! Флинти!» – но даже эти вопли потонули на фоне громогласного «Слатертон! Слатертон! Слатертон!». Тут на сцену выбежала вся ваша команда каторжников, и вы начали извиваться под орущую из колонок «Запретную любовь» в исполнении Андроники, которой, казалось, тоже очень не нравится все происходящее. По гиканью толпы было понятно, что ваша команда пользуется популярностью и в других колледжах. Когда в песне звучали слова «Пей до последней капли», вся группа каторжников синхронно приспустила штаны и каждый из вас достал по бутылке Parker’s. Хоть тренеры и пытались изобразить на лицах осуждение, все футбольное поле взорвалось криками, а стрелка картонного аплодисментомера в руках у Натали Даффин и Джиллиан зашкалила, и вы одержали блистательную победу, выиграв подарочные сертификаты, и начали посылать толпе воздушные поцелуи и неумело кланяться, переставляя сцепленные ноги, а потом на сцену ввалилась обмотанная цепями Аннетт в серебряных сапогах и с огромным бутафорским топором в руках. Она поцеловала всю команду – чмок-чмок-чмок – и чуть задержалась, когда очередь дошла до тебя, а потом подняла свой топор и, разрубив цепи, освободила вас, и вы, радостные и пьяные, спрыгнули в ревущую толпу и пропали на тридцать восемь минут, по прошествии которых меня наконец нашел ты, лучезарный, прекрасный, манящий красавец, победитель всех возможных соревнований.

Я видеть тебя не могла.

Наверное, это слишком явно читалось на моем лице, как и в глазах Аманды Трувелл из фильма «Танец забвения», когда Оливер Шепард заявляется в ночной клуб и зачем-то приводит свою ни о чем не подозревающую жену. Разбушевавшаяся толпа оттеснила кипящую от злости меня на край поля, и я оказалась в футбольных воротах, словно в ловушке, а рядом со мной стоял едва знакомый парень из нашего колледжа, который рассказывал мне о пристрастии его новой мачехи к белому вину. Я была в такой ярости, что понимала: рано или поздно мой гнев отскочит от меня бумерангом. Я неподвижно стояла с потерянным видом, а внутри меня клокотали самые ужасные чувства. Вечеринка с танцами и дурацкими костюмами шла своим чередом, и вот, когда заиграла очередная отвратительная песня и толпа начала кричать: «Эй! Эй! Эй! Ложись, не робей!» – передо мной появился ты: возбужденный, в полурасстегнутой рубашке и с влажными волосами.

– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнес ты еще до того, как я успела решить, какую из заготовленных едких реплик сразу пустить в ход. Ты держал руки перед собой – на одной ладони виднелась полоска грязи, – словно боялся, что я метну в тебя булыжник. Я сделала шаг назад, а ты остался на месте, будто был готов бороться за каждый клочок земли в нашей битве, и начал повторять одно слово, загибая пальцы, чтобы сосчитать, сколько раз ты его произнес. Тебе пришлось почти трижды загнуть пальцы обеих рук. Это было единственное, что ты мог сказать, это было идеальное слово.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

Прости.

– Двадцать шесть, – сказал ты, не дожидаясь моего вопроса. Вокруг нас собрался шумный водоворот людей, которые постепенно притихли. До меня долетело только несколько высвистов и повизгиваний.

– Двадцать шесть, – повторил ты, обращаясь к толпе и делая шаг ко мне.

– Не смей, – нерешительно сказала я.

– Двадцать шесть, – произнес ты. – По одному «прости» за каждый день, который мы провели вместе, Мин.

В толпе кто-то ахнул, но на него тут же зашикали.

– И я надеюсь, что однажды я снова сделаю какую-то глупость и мне придется сказать прости миллион раз, потому что мы проведем вместе миллион дней, Мин. Ты и я.